Оля Гусева - цитаты, высказывания (Страница 2)

Не то, чтобы...

Детка,
твоя грудная клетка
на расстоянии поцелуя…
Не то чтобы это меня волнует,
но кажется я под ней…
где-то внутри!
Черт!
Здесь горят миллионы чертей
и я… Смотри -
жар метастазами, стразами
с разума
в твой прицел…
Лунным квадратом
время по стенам
в постель к нам.
Ты, как всегда,
остаёшься под утро цел.
Я навсегда для себя
без тебя
потеряна.

Кхе...

Кхе… кхе
закончилось пике
падением в болото смерти
фальшивит рот
беззубый стон
а вдалеке
среди времён
еще один на свет рождён
в петле судьбы
в болоте черти
устроят пир под громкий ор
новорожденного владыки
кричит король
кипит кагор
а смерть уже не вяжет
лыка
и в сласть
и в страсть
и в стах лицом
ударится младенец грозный
пике стареющих отцов
как поцелуи смерти в десна

Говорят, нельзя...

светом истинного хочу
слепит мысленное нельзя
у меня не хватает чувств
не хватает... зла...

у меня не хватает рук
чтобы больше чем солнце взять
но смыкать не рискую круг
говорят... нельзя...

предназначена для луны
говорят там приют других
а потом это просто сны
просто сны.. ну их...

я ромашки люблю в полях
они песни мои поют
они истину говорят -
мой не здесь... приют...

Сильная штука

Выкиньте меня из головы,
да не из своей!
Меня повесьте вверх ногами
и трясите, что есть сил,
бейте по перекрестиям.
Больно будет всем,
пока жива.
Только эта боль не настоящая.
Есть страшнее, тише,
но изящнее -
без причины, кулака, ножа…
Ей не портить кожи ,
вен не пить…
Ей не наиграться телом
(если бы).
А не выживу, тому и быть -
провожайте песнями.
Вам ли праздника не хотеть?
Не жалеть, по углам не шушукать.
Обезболила смерть -
сильная штука…

О, женщина, способная любить...

Всю ночь без сна, к утру безумный шторм
затих в подушках, выбитых до тощего.
Она не распахнет сегодня штор
и не наденет платья… Все хорошее

осталось там - в вулканах чьих-то глаз,
в жужжании весны и губ старании
зацеловать до невозможных фраз:
- не отпускай…
- держу, моя ты странная…

Улыбка - уксус, взгляд - армагеддон
за окнами, зашторенными веками.
Бегите все, кто ею не прощён,
молитесь те, кто от неё не бегали.

О, женщина, способная любить
до хрипоты горы, кишащей раками!
Её оставить - что приговорить
к проклятию Горгоны мужа всякого.

Аминь за всех

словам не стать поэмой рек
стихами гор
покуда будет человек
к себе хитёр
покуда сам не станет тем
о чём поёт
и кирпичи своих же стен
не разберёт
бежит он пОтом стылых дней
искать себя
в пещеру, в храм, в чужих друзей
где не скорбят
по чьим то праведным словам
аминь за всех
и снова крутят в головах
последний грех
свеча молитву промолчит
таков обряд
теперь не люди - кирпичи
заговорят

Уважьте глупышку...

Вы мне говорите- держи якорЯ,
хватайся за жизнь горстями.
Уважьте глупышку - не лезьте в меня
непрошенными гостями.

Я вам отвечаю - несите с собой
в могилы живот и славу.
Мне нечего дать вам. Ругайтесь с судьбой,
устройте смертям облаву.

Нелепо, ей Богу! Что ищете вы?
Бессмертия в мертвом мире?
Признания быть лучше всех? Увы -
таких дофига в могилах.

Пусть это всё будет - и выбор, и спесь -
вне мира, вне поколений.
Я только прошу в мою душу не лезть…
Не надо мне ваших мнений!

Птичий рай

На птичьем рынке адский ветер
и запах смерти.
Кто мне, неправильной, ответит -
в каком моменте
вы потеряли чувство жизни,
живое слово
и превратили в жесткий бизнес
добра основу?
Ряды кричащей тощей плоти
затмили небо.
Ваш бог давно ушел за теми,
кто вами не был,
кто не познал людских пороков,
не мог ответить.
Их стало много, слишком много -
слепые дети
пернатых ангелов. И где-то,
у неба края,
теперь обитель этих деток -
блаженство Рая.

Щенячье

Из коробки глаза глядят
не щенячьи.
Мы не правильно, говорят,
деток нянчили.
Мы приглаживали шлепком
всё помятое,
Оправдание – мол силком,
виноватые.

Там, в пугливых глазах восторг
и тоскливое.
Смерть коробки – всегда костёр...
Кто брезгливее,
чем не ты, достаешь щенка
– бог и господин?

Стынет истина по щекам -
там еще один...

Всё дело в красном пальто

Все слова о любви -
мракобесие,
темнота становится красной,
липучей и...
Совсем не весело
стать для кого-то лучшей,
стать слюняво/кожно зависимой,
упиваясь чужой истиной -
бьет, значит любит...

Люди уже не люди -
судьи,
друг в друга, по кругу ,
до последнего человека
"с любовью" вонзают
ЭГО...

Жизнь прекрасна,
когда не любит,
но говорит - дура,
простынешь,
надень пальто(красное?),
К черту цензура,
его лоб морщинист,
но хочется
в губы...

Речь не о нас...

Речь идет обо мне,
если речка без дна
и земля пуповиной
обвита.
Если краем подушки
надежда видна,
что гвоздями к рассвету
прибита.

Речь идет о тебе,
если строем носки
направляются пиву
навстречу.
Если заяц в полёте
бифштексом застыл,
а икра бутербродами
мечет.

Речь идет не о нас
в коридорах весны,
в свете фар
и в простуженных окнах.
Не о нас и паук
над могилой висит
как живой,
но прикинувшись дохлым.

Речь совсем не идет..
Ходит Солнце к Луне
над кроватью вчерашнего
счастья.
МУки слов нам теперь
непонятны вдвойне -
ты ко мне бессловесно
причастен.

(С) Оля Гусева, 2022

Мы молимся

Звенит закат
по окаянным окнам.
Зудит февраль,
заезженный до серого.
Мы молимся на стены,
чтобы Бог нам
ну очень срочно
всё весенним сделал. Но
впадаем в спячку
первой нотой "Отче…",
такой святой,
да как-то замусоленной.
Кому не спится -
лихорадкой строчит
поэму о войне
текилы с солью. Нам,
теперь хорошим,
всё должно проститься,
иначе как...
поблескивают крестики
на тумбах прикроватных.
Богу снится
февраль, к весне бегущий
вечным крестником...

Девочка, погоди...

В печь бы свои стихи!
Пусть романтизм огня
вспыхнет над всем плохим
и, не согрев меня,

пепельно канет в ночь.
Мало ему листов.
Если б могла помочь,
если б могла без слов

броситься вслед, гореть!
Только бы не писать.
Но не пускает смерть
слабых… Как будто мать -

гладит, но не глядит,
шепчет беззвучным ртом:
девочка, погоди -
рано тебе... с огнём.

Так о чём эта жизнь?

Время сходит с ума, в напряженных умах
воровато кукушка кукует.
Как легко нам себя же на грех уломать
и молиться не присно, но всуе…

Так о чём эта жизнь? Здесь свобода в цепях
и качает планеты пространство.
Те, как дети — восторженно, не торопясь,
нелюбовь получают авансом.

Каждый раз чистый лист и чернила с пером,
каждый раз по песчинке в ладони.
Что нам стоит любовь не держать на потОм,
где песок в черных кляксах утонет.

Если больно — разделим, а радость себе,
виноватый всегда невиновен.
Выбор прост — на попытку не выжить забей,
ты не зол — это сердятся брови.

Шёпот крови внутри будоражит миры,
тромб под сердцем весны неизбежен.
Смерть не знахарь, но всякого заговорит
безболезненным стать и прилежным.

Рождение махаона (белый стих)

Время песком умывается
в трещинах жизни.
Бабочки крылья кострами пылают.
Хрустом трещат
в огненной пасти лампочки.
Не спасти
глаза , смотрящие прямо в солнце.
За ним темнота
пыльцой по губам облаков.
Незрячие дети неба
потухли,
осыпались бусами
к шее бабули с косичкой.
Она еще кокон на дереве,
мертвом от страха.
Снам не проснуться
под крышей песочного замка.
Мир докатил себя сам
к сердцу луны.
Вечная ночь махаоном
воскресла из пепла.

Геометрия любви

Не касаясь даже пальцами,
мы рисуем треугольники,
и приходится казаться им
слишком вольными.
Все достаточно изменчиво -
нестыковки в угловатостях,
но по линиям предплечия
даже радостно.
В преломлениях, по точечно,
ритмы пульса с остановками.
Слишком много этой ночи нам
быть неловкими.
Доведём до исступления
аксиому рваных выдохов.
До квадрата, до скругления
где безвыходно,
по спирали в обе стороны,
губы в губы - геометрия.

А в квадратах окон вОроны
и безветренно...

Не было сини (верлибр)

­Не было сини.
Сиять в простынях выносимо,
если носить в животе солнечный шар.
Каждый удар
сплетения сгорает пожаром того,
кто всесильнее, того
кто звёзды топил в болоте…
И жабы глотали, светили,
шептали под камнем лица…
Ночь голой бродила,
ища своего подлеца
для маленьких солнц.
Они разучились сиять
в кроватках из рваных молний..
Время исполнено…
Лица заговорили камнями о звездном стаде,
простыни влажным стыдом краснели,
как мы не умели…
Млечная грудь в жабьи сны устремилась луной.
Шепот в утробе весны слишком нежен,
боятся нечего.

Дай, постираю...

Истиной не трубят,
в лысине нет волос.
Из одного тебя
кастинг не так уж прост.

Яблоко не сгниёт,
если по веткам ток.
Не исчезает лед,
будет воды глоток.

Парюсь , но выбор прост -
пальцем тереть стекло.
Если не скажешь - брось,
вымолчу перелом
выжженного моста,
от улететь до дна.
Истина так проста,
если она одна.

Небу приснится сон,
бога получит грех.
Где твой второй носок,
дай постираю… эх.

Замутим?

Я буду напротив,
не против?
До завтра четыре минуты,
там завтрак
замутим
и думать забудем,
как нервы друг другу
испортить.

Туда и обратно -
до пульса,
по выдоху в каждое слово.
На выходе снова
меня остановишь
шлепком по спине -
не сутулься.

Под ситцем
проститься бы.
Кто мы
друг другу?
В прокуренной майке
мой воздух не найден,
И будет инсайтом
кровати неловкая
кома.

Жажда непрощенья

Какая блажь друг друга не касаться
Казаться (кто бы говорил),
быть славной парой
для чужих мерил,
горячим сэндвичем
для посторонних ртов.
Их слишком много...
Ты готов?..

Какая мука выспаться навеки
не с человеком,
но с самим собой
Себе же ныть:
ты ноги хоть укрой,
и тут же забывать накинуть одеяло.
Нас мало...

Какая глупость
в одиночестве вдвоем,
в иллюзиях не заводить романа -
мы тешимся самообманом,
мы жажду непрощенья пьём
пустым стаканом...

Крутится колесо...

Я всегда жестоко к своему носителю, так как всё его бессмертие заключается в страхе...
(С) Moon Tora
***
Крутится вертится колесо,
гусь и свинья.
В праздничном мраке застолья
является Я,
пьет рассол и визжит -
все мертвы!
Увы, но вы не правы -
шепчет кто-то под древним столом.
Мы его узнаём, это барсук,
который ещё недавно был как все,
в колесе.
Гусь притворяется мертвым на блюде,
затёртом прошлыми братьями.
Ему зачем всё это?
Сколько не проживай -
в итоге быть чьим-то обедом….
Я продолжает вещать -
свинья, запомни,
тебе за меня верещать последней.
Смотри,
животы переполнены перепелами ,
глазами щучьими.
А ты, сын барсучий, думаешь живее всех?
(За столом смех.. )
Ха, чепуха,
завтра тебя не помянет ни одна блоха!
Позвольте -
запаниковали блохи -
мы лучше к Вам, глубокоуважаемое Я,
так сказать в друзья…
Только где шерсть Ваша, плоть,
капля кровушки хоть?
Молчание затянулось удавкой
на ляжке коровьей.
Гусь, не выдержав щекотания
выщипанного пера, чихнул.
-Будьте здоровы. -
как-то по детски брызнуло Я…
И началось - страх перед словом,
схожем с песней усопшего соловья -
здоровы..?
Об этом никто ничего не знал -
скандал!
…………………………………
Оркестр играл “Сбросить оковы“,
плакал по стенам рассол.
Все были мертвы,
но рты в жутком оскале ещё жевали.
А под их языками, колесом
скрипела свинья -
Я, Я, Я, Я…

Право имеющий

"Белые стихи"

Плакать звездами в грязную лужу
право имеет не каждый.
Например, старичок - ноги трости,
руки - похмелье невесты.
Да хоть вниз головой повесьте,
все будет сахарная вода в песок.
Или бегущий прыщ,
не более шестнадцати лиц на нем выпукло.
Скорее лужа огнем изрыгнёт, чем поймет,
что он чистейшей воды героин.
Не выплывет.
Есть ещё дева,
рот - фингал под пеплом ментола.
Вода изгибом сломанной шеи шлёпает
и отражает трости и все шестнадцать.
Закулисье:
право имеющий сосёт млечный путь,
в кулачках по звезде.
Лужа иссохла себя солью одной слезинки.

Нас во мне трое

нас во мне трое -
страх, тишина и ум
первый раздутый как шарик
на празднике смерти
третий скромнее
боится своих же дум
первого дразнит
и в мысленной круговерти
та, что вторая
забвением говорит
песню безмолвно поёт
бытием ласкает
слишком живая, чтоб думать
немой пиит
вечный огонь
и льдинка на сердце Кая

я разливается
в тысячи трещин дня
негой стекает
в ночное безумство света
первый пугается
третий молчит... меня
много для неба и мало
для жизни этой...