Елена Львовна Владимирова - стихотворение «Я всего лишь тюремный поэт…»

Мои стихи шагали по этапам
Не спали ночь над нарами тюрьмы.
Их трудный путь страданьями впечатан
В нагую, злую почву Колымы.
…Такой простор, что мыслью не охватишь,
Такая даль, что слово не дойдёт.
Зачем ты здесь?! Какого бреда ради
Несёшь, склоняясь, безликий этот гнёт?
Идёшь в метель, в отрепьях и в опорках,
От голода почти не человек,
И брезжит чуть осадок боли горькой
Из-под твоих отёкших век.
Идёшь, согнув ослабшие колени.
Как труп, как тень, из года в год подряд,
И сквозь тебя в спокойствии отменном
Твои друзья и родичи глядят.
Так нет же, нет! Тебя должны увидеть
Таким, как есть, в упряжке коробов,
У вахты стынущим, бредущим без укрытья,
На трассе поднятым под реплику «готов».
Кем сломан ты? Кто выдумал такое?
Как смеют там принять твои труды?!
Взрывай мой стих, условный мир покоя,
Стеною поднятые льды.
Своей стране, родной стране Советов,
Скажи всё то, что видено, что есть.
Скажи с бесстрашием поэта,
Родных знамён хранящих честь.
Сломав запрет, усталость пересилив.
Пройду страну отсюда до Москвы,
Чтоб нас с тобой однажды не спросили:
«А почему молчали Вы?».

У неволи взыскательный глаз:
видит вещи нагими.
Знает цену словам и не даст
обмануть себя ими.
Сопоставит слова и дела,
вывод сделает точный,
и какая бы ложь ни была –
её выверит тотчас.
В мой язык включены навсегда
те слова и названья,
Что в тюрьме за года и года
восприняло сознанье.
Вышка, Вахта. Параша. Конвой.
Номера на бушлатах.
Пайка хлеба. Бачок с баландой.
Бирка с смертною датой.
Это вижу и этим дышу
за чертою запрета.
Это знаю одно и пишу
Лишь об этом.
Ограничена тема моя,
но за этой границей –
лагеря, лагеря, лагеря
от тайги до столицы.
Не ищи никаких картотек,
не трудись над учётом:
три доски и на них человек –
Мера нашего счёта.
Искалечен, но всё-таки жив.
Человек, как и раньше,
он живёт, ничего не забыв
в своей жизни вчерашней.
И хотя запрещают о нём
говорить или слышать –
грудь его под тюремным тряпьём
и страдает и дышит.
Он по-прежнему чувствует боль,
униженье и голод.
Пусть звучит его страшный, живой
человеческий голос.
И хотя моя тема мала,
и тюрьма – её имя,
люди, люди за ней без числа
с их страстями живыми.

Сегодня разрыто все,
и кровь по камням течет.
Я вижу твое лицо
и кляпом забитый рот.
До самой минуты той
ты верил: - Не может быть!
Не может Советский строй
позволить тебя убить.
Я вижу тебя в тюрьме
и тех, кто с тобой убит.
И рана твоя во мне
и ночью и днем горит.
Для этого нету слов.
И жизнь мала, чтоб забыть
рисунок тех мертвых ртов,
кричащих: «Не может быть!»