Аминь за всех (Оля Гусева)

Закрыть глаза...

Закрыть глаза и слушать тишину
небесной сини, вырванной с контекста
забытого и выцветшего сердца,
что молится на личную вину.

Расправить крылья - те, которых нет,
но кажется, что были, точно были!
И оставляя смерч небесной пыли,
лететь за глубину вчерашних бед.

И нет анестезии от тоски
по тихой, неизведанной свободе.
Вина за “быть рожденной“ не уходит
от пуповины до худой доски,
прибитой сверху. В этой темноте
я вижу больше неба, больше сини.
Здесь не летать теперь невыносимо,
здесь от себя самой иммунитет.

Всего лишь кошка

Все хорошо и все идет как надо -
словам слава, а тишине покой.
Мне ваша дружба больше не награда,
когда невопрошающей рукой
приглажу кошку, брошенную вами.
Нет, нет - не злюсь, да что там говорить,
ее мурчанье не сказать словами,
но сердцем выпить… Некого винить
в придуманных богах, их слишком много,
глаголет каждый праведную весть.
Я продолжаю бессловесно трогать
живого тельца выцветшую шерсть.

И так легко , без боли, первозданно
течет момент по венам бытия.
Всего лишь кошка, из простых дворянок,
глазами Бога смотрит на меня.

Я УМИРАЛ ЗДЕСЬ СНОВА...

Не надо мне ни храмов, ни кадил,
причастий в чью-то бороду не надо.
Я слишком много жизней проходил,
но слишком мало смертью был оправдан.

Надгробий в этом мареве не счесть,
а что под ними, разве это важно?
Капроновым букетам место есть,
да им не рад наивно-прыткий бражник.

Застыло всё, что двигалось вперед,
что в промежутках сердцем откликалось -
тик-так, тик-так. Здесь небо не прольёт
на мертвый мир нечаянную жалость.

Я не молился, не просил любви,
богатств и всякой прочей дребедени.
Но каждый раз во сне себя ловил
входящим в перекошенные двери

чужих грехов, распятых на кресте
и умирал здесь снова. И по правде
признаться - сам отчаянно хотел
вернуться в жизнь, но смертью был оправдан.

Свеча души

Одна для всех - свеча души.
Где бездна мрака заоконного
остановилась и шуршит
пером совиным - всё исполнено
от “после нас” до тишины.
И в перекрестье крыльев истины,
слова дыханий лишены,
потуги выспаться бессмысленны.

Четыре… Стрелки не идут.
Часы испуганно таращатся
на время вымерших минут.
Совиный крик судьбой окажется
всех нас , как целого в частях,
как пустоты в глазах смотрящего
за танцем смерти. День зачат
у темноты ненастоящего...

Во всех пытливых временах
свеча горит мольбой вечернею.
Мы просыпаемся, во снах,
чтобы хранить её свечение...

Аминь за всех

словам не стать поэмой рек
стихами гор
покуда будет человек
к себе хитёр
покуда сам не станет тем
о чём поёт
и кирпичи своих же стен
не разберёт
бежит он пОтом стылых дней
искать себя
в пещеру, в храм, в чужих друзей
где не скорбят
по чьим то праведным словам
аминь за всех
и снова крутят в головах
последний грех
свеча молитву промолчит
таков обряд
теперь не люди - кирпичи
заговорят

Щенячье

Из коробки глаза глядят
не щенячьи.
Мы не правильно, говорят,
деток нянчили.
Мы приглаживали шлепком
всё помятое,
Оправдание – мол силком,
виноватые.

Там, в пугливых глазах восторг
и тоскливое.
Смерть коробки – всегда костёр...
Кто брезгливее,
чем не ты, достаешь щенка
– бог и господин?

Стынет истина по щекам -
там еще один...

Мы молимся

Звенит закат
по окаянным окнам.
Зудит февраль,
заезженный до серого.
Мы молимся на стены,
чтобы Бог нам
ну очень срочно
всё весенним сделал. Но
впадаем в спячку
первой нотой "Отче…",
такой святой,
да как-то замусоленной.
Кому не спится -
лихорадкой строчит
поэму о войне
текилы с солью. Нам,
теперь хорошим,
всё должно проститься,
иначе как...
поблескивают крестики
на тумбах прикроватных.
Богу снится
февраль, к весне бегущий
вечным крестником...