Цитаты Роман Эсс про деревню

Пейзаж

Январский серенький денек:
всяк ляг да плюй под потолок!
Руины бани безисходны...
Словно прошел тут сатана,
проходят тени у окна
в деревне русской безработной.

У бюста Ленина в буран
вроде советских партизан
топочут с сумками с ларька
папаши Зю как пионеры -
богаты лишь пенсионеры.

Унынье, холод да тоска.

И одиноко и бесцельно
над всем дымит труба котельной.
А у закрытой у больнички
орет ворона на ветвях
вслед уходящей электричке.

Спаси их всех что ли аллах?

Наташка спиртопузырьком
плетется в мареве седом,
поскольку нынче понедельник.
И закусила уж драже -
как все младые тут без денег,
опохмеленная уже.

Опохмеленные слегка
грядут с реки два рыбака,
остаток здешнего народа.
И без налима, без язя
пустые ящики неся,
опять без рыбы и дохода.

И как Беда и Неудача
ползет в наморднике собачьем
с утра едва еще с постели,
а нею наш всеобщий пес,
бубня сама себе пол нос -
соседка Таня еле-еле.

Весьма веселые притом
влекут на сдач металлолом
не как угрюмые тут все,
где на сугробе пляшет бес,
былые член КПСС
по оснеженному шоссе.

Чиновник, полный весь хлопот,
свистит на "Вольво" сквозь народ
в шарфе от Гуччи при параде,
снег завивая ввысь винтом.
В Анталье или там в Хургаде
здесь не бывал почти никто.....

Витек орет им: Суки! бляди!

Когда вечор гудет буран
средь сих безлюдных диких стран,
стихов любовных их ишшо,
детей упорных совмещан -
то в интернете хорошо
читать сто тысяч графоман.
… показать весь текст …

Ода капитализму

Когда страна скатившаяся в дикость
После Толстого впавшая в немилость
У бога Ра или каких других
Бомжихой бродит леденелых ив
И грозных сосен созерцая лютый
Седой мороз зведчатый полнолунный
И многострунный треск реки замерзшей

Седые баржи давит лед продрогший
Покуда спят свободные народы
А в городах в подземных переходах
Торгуют ночью пивом и тоской
То в городах здесь ночь да снег с луной

Подобной ликом Шахрезаде рядом
Спит персиянка лак и крем помада
Мерцает лампа тусклая горит
На мир страны как беден скромный вид
Страны в окне торосы полнолунье

От февраля с июнем
Соседи родом с Внутренней Монголии
А те же русские пьют режут рвут обои
Едят обычно чистые помои
Поскольку на провинциальную зарплату
Хватает лишь ходить всегда поддатым
С одеколона так живет страна

Вот олигарх его охранник сатана
Пьют Аликанте закусывать омаром
Полезней для здоровья
Чем гнилым товаром
С народных рынков Савл против рожна
Слабо переть? Так спрашивают на
В «Майбахе» вдаль и в «Мерсах» отсылая
Вон за границы Лазарева рая

А тут подьезд кость догрызает сень
Нисходит звезд на крыши деревень
В России тридцать минус угораздило
Народы древние прийти сюда из Азии
Когда гранат бактрийский зацветает
Здесь на медведя Тузика пускают

И мох и снег в землянках лебеду
С войны едят и здравицы труду
Для низших каст возносят олигархи

Но зябнут руки шавки и товарки
До нашей эры время здесь ничто
По двадцать лет протертое пальто
Народы древние в лесах век двадцать первый
Верней век первый но до нашей эры

По крыше ада движется Калдырь
Ептыть о дайте дайте на пузырь
Я свой позор сумею искупить
20 рублей недорого пропить
Опохмеляясь благословясь он харкнув
Рогаткой хлещет перелетных олигархов

Тут желтый «Боинг» носом сев в сугроб
Впервые видит Русь Россию гроб
Обычной жизни силосную яму
Дыру средь поля трактор пилораму
Кибитку ясли вместо изб землянки
Всю госпрограмму Недоступное жилье
Как Русь простая древняя живет

Вот за столом за красным кумачом
Средь тех безлюдных гибельных полей
УКГБ с фамильей Гамазей
Туристам ставит визы кирпичом

Растрату пишет казнокрадство
«Боинг»
Заняв сто сорок беспружинных коек
Во веки век осужден в эту вьюгу
С лопатой ржавой ликвидировать разруху
Во веки век
две тыщи рэ иная
Жизнь началась российская простая

Где шесть дорог да трижды шесть на шесть
И где был лес помещиков лишь шерсть
Осталась леших коль все вывезли на Запад
Стоит село с названьем странным ХУZ

- Не вы ли гады грабили Союз
Не вы ль враги кто тут из вас не хапал
Чтоб вывозить зажравшимся в Европу
Не вы ли сами говорит им Гамазей
Теперь нет досок вота ройте ямы скопом
Живите так как все живут ей-ей!

Переодевшися в фуфайки олигархи
На ферму входят с вилами понуро
Учась смолить дешевую цигарку
Ключ 27 да ломик с арматуры

Навоз и пар как скот крупнорогат
И минус тридцать
тут доходит – ад

Се мир загробный норы засыпушки
Коль негры есть то будет новый Пушкин

Цвети расти чиновный парадиз
Мальчиш-Плохиш такой капитализм
Не даст в обиду но далек он рай
С той водокачки виден он в Москве
Туда нельзя а вон рогатый вертухай
Пасет с винтовкой прячется в траве


Такая жизнь! И ночь опять и вечность
И лают псы безлюдность бесконечность

Московский поезд мимо мимо скорый
Скокочет в Рим и далее в который
Ведут дороги мира не России
Гиперборея путь на Север синий
Снега молчанье лики Пустоты

И сельских кладбищ черные кресты
Бредут в сиреневом предутреннем морозе
Когда красотка первая в колхозе
Живая дева фея Боттичелли
Стоит на крыше чистя снег метели

Метели лики сосны неживые
Поля без душ великие немые
Пространства смерти


Русь луна тоска
Лишь посередке люди да Москва.

2003 г.
… показать весь текст …

Сельское кладбище

Кладбище сельское: мир праху меж елей
здесь всем знакомым у разьезженных колей
дороги сельской. Красная трехлика
переросла сухая земляника
да иван-чай забвенной стороны
в покое дремной русской тишины.

От сельской жизни безработной, нищей
и нас когда-то в сельское кладбище
сюда под елки,Коля, принесут.
Могилку выроют, сочтя за малый труд,
три мужика за перекур короткий,
и помянут нас, может, горькой водкой.

Здесь нет могил из черного гранита
витий московских; много здесь убитых
недорогих среди цементных плит
в еловых лапах безвременно лежит.
Один замерз зимой в снегу по пьяни,
другой утоп на местной Потудани.

Кресты и звезды ржавые вповал
то тут, то там, а дальше буревал
лесов безбрежных, старые могилы
в оградах старых папортников длинных
да паутины меж цветочков мелких,
да в куст калины убегают белки.


Зимы печальной позабыты злостраданья
в приюте нашего от дел всего изгнанья.
Зовем тот мир: древней самой Пальмиры,
куда давно сошли поэты мира.
Лучами солнца в облаках он нам
приоткрывает двери как Сезам.

Отверсты здесь на этой тихой тверди
земных умов давно загадки смерти:
как будто душ умерших хоровод
там на воде лесной среди болот
у черной речки тихой и тенистой
идет в траве некошеной, тернистой.

В печальный круг взирая их загробный
пока на этой стороне мы ходим оба
в высоких травах у узкоколейки.
И до звезды на старенькой скамейке
сидим у древней, понабрав грибы,
у покошенной сталинской избы.
… показать весь текст …

Рай.

Издетства знаю я иное,
то вид из сельского окна:
над рожью спелою ночною
встает багровая луна.

При ярких звездах одинок
над нижней сельскою юдолью
иду я спелой рожью в поле
на все темнеющий восток.

В низинах зыблется деревня,
а влево лишь овраг далекий
в камнях белеющих глубокий,
где мрак кружит над глиной древней.

Высоки травы, вьет тропа,
и Млечный путь высок во мраке.
Журчит ручей в глухом овраге,
а там уж милая изба.

В долине пруд блестит, в опушке
волна чуть плещет под откосы,
и в ней теснятся ярко звезды,
и тут поют вовсю квакушки.

Ворот тесовых домовые
меня встречают скрипом, кряком.
А над забором над оврагом
свисают яблоки тугие.

И тьма с звездой на сеновале,
из бани запаха угар,
и мед, и чай, и самовар,
и сон в лоскутном одеяле.

Сверчка напев дремотно-звонкий,
и керосинки огонек,
и шустрый ночи мотылек,
и воздыхание теленка
в окно открытое прохладой,
писк комара за тонкой марлей.

И жизнь вечная свиданий,
во всем бездвижимый покой,
и нив поспелых под луной
роскошно светлое сиянье.

Радость

Еще день прожит неудалый,
закат потухнул над селом,
вечерней скуки покрывало
опять спустилось за окном.

Брести ль по улице усталым?
Глядеть полынь ли под мостом?
Читать ль старинные журналы
да книги желтые листом?

Зевать да киснуть. У карниза
иль лед почистить до травы?
Следить в гудящий телевизор
в забавы дикие Москвы?

Все скучно, пошло, одинако,
ничем не нова вся Земля,
как русский сленг в садах Монако
нерусской черни из Кремля.

Стихи, рифмованная проза,
и проза хуже чем стихи.
Зачем в сугробах от мороза
лежат сережки от ольхи?

Зевает всякий мой читатель,
зевает скучная страна.
И ты, мой городской приятель,
не едешь с ящиком вина.

Одно всегда тут в жизни ново:
кроме борща, пельмень, ухи,
пекут в райцентре здесь в столовой
румяны знатны пироги!

Царство небес

Коротко лето в северных широтах,
но я,признаюсь, уж к тому привык.
Зной лишь в июль, а в август на болотах
уж дождь волнует тину и тростник.

Зато чудесна здесь как дева осень,
и в светлых сенях у елей, берез
уж по утрам и иней, и мороз
гостит зимой недальней в эту просинь.

Туман как свет небесный и хрустальный
воздвиг чертоги в мареве тайги.
И молят рыбы медленно, печально
холодным ртом во глубине реки.

Росы сверканье серебрит поляны,
небес сапфиры, яхонты горят.
И тонкий лист, и золотой, багряный
в лесных озерах возлежит что клад.

Росы блистанье ярче самой ртути
в сени лесов дано мне одному.
И городских нет ни души в безлюдьи,
сей рай не нужен больше никому.

Память.

Назад перелистав страницы,
я вспомнил детства времена:
поля безбрежные пшеницы
и дольний лес на кромке сна.

Деревню с сытыми конями
и дуб, подобием свечи,
парящий ветреными днями,
с луной печальною в ночи.

Той жизни нет уж деревенской
нигде, как черт ее унес,
и чернозем я вспомнил сельский,
и в нем тележный след колес.

Снегов кладбища и схороны,
избы в закате милый кров,
зимой лошадку запряжену
с санями тополевых дров.

Стада коровьи на пригорке,
гусей снега в пруду, и в нем
мальчишек, лезущих в закорки,
и баб, глядящих в окоем.

Плетня неверное предплечье,
куда забраться не моги!
И керосинок в окнах вечер,
ручья овражного стихи.

И в палисаднике малины
какой-то дивный солнца вкус,
туманов утренних седины,
в кладбище птиц сорокоуст.

У русской печки телогрейки,
и мед янтарный в сентябре
из медогонки, и скамейки
пред самоваром во избе.

Избы роскошную перину,
ворот тесовых суховей,
и в магазине керосина
настойный запах и сельдей.

Углы смиренные медвежьи
вдали от города гордынь,
России дух, давно отшедшей
в лесах молитвенных пустынь.

Где все вы, на каком погосте
каких краев, каких оград
все ваши жизни, ваши кости
до воскресенья возлежат?
… показать весь текст …

В глухой деревне городская жуть...

В глухой деревне городская жуть
давно сбежала фонарей продрогших.
Здесь ясен светлый Млечный яркий Путь.

Вином помянем мы давно усопших,
кто бег от банков, черного метро
в деревню, глушь далеко за Саратов,
кто горожан прогнившее нутро
познал рабов элит иллюминатов.

Деревня, свет подзвездный осиянный,
ведет нас тут в полуденные страны
иных небес в ярчайшие созвездья...

Под древним дубом восслагать иные песни -
как гор Башкирии звучит таинственный курай
и воспевает горный дикий рай
трав и цветов, и душный сосн подлесок,
башкирок стройных бронзовых навесок
чуть слышный звон...
И пажитей предгорных
у сел башкирских соловьины хоры,
небес шелков и облаков разгулье,
ночных сверчков томление в июле...

Свободы пир на скатертях травы
далеко сребролюбия Москвы
с вином и хлебом, с медом и друзьями
у ласточек снующих вечерами.

Туман поутру над рекою Белой,
и храп коней в струе речной и чистой.
И вкус воды необыкновенной
из родника в сени елей тенистых.

Люблю я сей надмирный уголок
с избой уральской в вечер мирный, дремный.
Тогда чуть дышит в печке уголек -
сиди во тьме в садочке на скамейке,
и пей лишь чай во тишине укромной
вдали от войн, переворотов, конституций,
вражды мирской.

В моей келейке
убогонькой не повернуться.
Тогда когда в сенях
пропахших медом и дневной жарою
чуть шевелится мотылек в стеклах
и паутинках с сонной мошкарою;
и мух жужжанье дремного крыльца.
И взгляд небесный горнего Отца
из тысяч звезд за луговым оврагом.

И плеск реки, где рыбы под корягой
висят в теченьи полуночных звезд,
и поджидают холод ближних гроз.

Над светлым омутом сидя в траве поутру
в туманах вод таинственных писаний
самой природы, вспоминать преданья
святых отцов добротолюбья - вне
всего земного стать нетрудно мудрым,
глядя на сонный яркий поплавок -
восслышать дней грядущего поток.
… показать весь текст …

Панихида.

Сентябрь стал холоден и тих
и сыр ночами над водою.
Порою звезд негородских
толпилось много влажных роем.

В сенях торжественных елей
казался мир почти невинным,
и красным, желтым для шмелей
сияли важно георгины.

На клумбах сталинских домов,
перемежаясь с ними, рано
горели солнышки голов
необычайного шафрана.

И как-то верилося: нас
на похоронной мира тризне
в последний раз в печальный час
то навестило счастье жизни.

А злые новости конца
не понимали мы как дети,
уйдя в забвенные леса
далеко от всего на свете.

Порою ангел пролетал
в стране глухой, в стране могильной,
горел серебрянный металл
его нездешних молний-крыльев.

Нам не хотелось в города
вновь погибать по эту осень.
Порою капала вода
с елей, рябин и гордых сосен.

У старой бани во саду
уже казалось все пустое,
все, что записано в роду
пропахло гарью как войною.