Роман Эсс - цитаты, высказывания

Людоеды

Позорно душою калеки
ходить как Христос по воде,
позорно в безрадостном веке
богатым быть, славным толпе,
позорно для черни потехи
нажиться на черной трубе.

Позорней гораздо во храме
пустом говорить о Христе,
позорней, и злей, и упрямей
пить вина и кровь в нищете,
позорней жрать крабов с салями
на кладбище русском в тщете.

Позорней в Монако и Ницце
на яхте качаться в тепле
с тупой обнаженной девицей
в ласкающей, радостной мгле.
Позорней всем этим блазниться
в Останкинской воя игле.

Позорней, нажравши копыта,
и шерсть, запах серы и хвост
стать модным диваном пиитов
давно не почуявших розг
от нищих народов убитых
жужжаньем московских стервоз.

Позорно тут быть именитым
среди свистопляски чертей!
И свято стать ими убитым,
живей становясь, все живей.

Вавилон

Невежество владеет дураком
и служит празднословием злодею.
Убогим современным языком,
поэт, дерзни создать ты "Одиссею"!

Мы безязыки стали как моллюски,
грызя друг друга сотню лет подряд.
Сам сатана в квартирах стал как брат,
и льстить безумцам: "Русский лучше русских!"

И тупо смотрит ввысь больной народ,
почесываясь в божие орбиты,
на сотни светолет тому вперед -
лишь подлый раб у злых космополитов.

Среди иных нехристианских стран
дадим мы фору в атеизме дурням прочим.
Так пожирает нас Левиафан
при свете дня, а мы тому хохочем.

Скопцы забот и праха, мы грядем,
все должники у золотых кумиров,
мы в скотобойню прем и бьемся лбом
витиям суемудренного мира.

Пейзаж

Январский серенький денек:
всяк ляг да плюй под потолок!
Руины бани безисходны...
Словно прошел тут сатана,
проходят тени у окна
в деревне русской безработной.

У бюста Ленина в буран
вроде советских партизан
топочут с сумками с ларька
папаши Зю как пионеры -
богаты лишь пенсионеры.

Унынье, холод да тоска.

И одиноко и бесцельно
над всем дымит труба котельной.
А у закрытой у больнички
орет ворона на ветвях
вслед уходящей электричке.

Спаси их всех что ли аллах?

Наташка спиртопузырьком
плетется в мареве седом,
поскольку нынче понедельник.
И закусила уж драже -
как все младые тут без денег,
опохмеленная уже.

Опохмеленные слегка
грядут с реки два рыбака,
остаток здешнего народа.
И без налима, без язя
пустые ящики неся,
опять без рыбы и дохода.

И как Беда и Неудача
ползет в наморднике собачьем
с утра едва еще с постели,
а нею наш всеобщий пес,
бубня сама себе пол нос -
соседка Таня еле-еле.

Весьма веселые притом
влекут на сдач металлолом
не как угрюмые тут все,
где на сугробе пляшет бес,
былые член КПСС
по оснеженному шоссе.

Чиновник, полный весь хлопот,
свистит на "Вольво" сквозь народ
в шарфе от Гуччи при параде,
снег завивая ввысь винтом.
В Анталье или там в Хургаде
здесь не бывал почти никто.....

Витек орет им: Суки! бляди!

Когда вечор гудет буран
средь сих безлюдных диких стран,
стихов любовных их ишшо,
детей упорных совмещан -
то в интернете хорошо
читать сто тысяч графоман.
… показать весь текст …

Иней

С беспечною Музой в сорочке
смотреть в целый мир свысока
в обнимку средь инея ночи
витая в напевы сверчка.

Чернильнице только старинной
поверить своий гений листом.
В купецкий сундук нафталинный
убрать все навеки потом.

Без друга в погибшей деревне
за полоночь безлюдных полей
следить, как сосульками дремлет
весна средь таежных зыбей.

У печки, замыганной глиной,
о солнце слагая свой стих
в России неперпективной
московских евреев чужих.

В недельную лютую вьюгу
вне воя столичных волков
свою персиянку-подругу
ласкать на перине снегов.

В безвестности рая в оконце
воспеть ей под тихий мороз
блаженства три лета, три солнца,
качанья, витания звезд.

В тайге.

Просыпайся и оденься.Хоть морозы велики,
мы увидим брег реки
с колдовскою, золотою заметенною тайгой;
ветви, светом позлащены
над деревней освященной
солнцем с розовой луной.

И холмы вдали,и остров,
потухающие звезды,
избы сирые в снегах.
Мы пройдем по тропке узкой
в величавых соснах русских
и в наутренних дымах
к кораблям, что спят в снегах.

Рыбаку уже над лункой
ты сверкаешь в полушубке
словно райские деревья
дремоты в январском сне -
в белой-белой кисее
над проснувшейся деревней.

Кот лишь нежится бездельник.
Не беда, что нету денег:
посмотри, как все сверкает
над чертогом изо льда!
Петухи поют и лают
и собаки как всегда.

Никого не привечая,
мы потом напьемся чая
да растопим камелек,
развернем стихов тетради
утра в синей благодати
под сосновый потолок.

Ты утри немые слезы
и при треске дров березы
посмотри - вон ходит хорь,
прогоняя жизни морок
как колдун в снегу у елок,
и забудь земную скорбь.

Лесная глушь

Уныл и зол, стократ неистов
сей мир прожженых атеистов,
где смысл ушел и Красота,
что потерял давно Христа.....

Что делать в нем?
Бежать лишь только
в деревню, в глушь, в дремучий лес:
кругом колючие осколки
былого зеркала небес.

И там, в старинных книгах редких,
чтить сердцем лишь один кумир -
сейчас почти умерший, редкий
неоскотитненный т о т мир.

Что было нам в селе? Народу
несладко стало и в лесах.
Так мертво-косная природа
мстит атеистам от Творца.

Весной глядели в нас сугробы:
но в черных листьях гнили мы.
Водой налитые чащобы
после суровейшей зимы.

Невоскрешенная природа
смотрела чуждо нам в окно
на нищету, на грех народа
мертво, и тупо, и темно.

А лето, слепо и дождливо,
нам отомстило за грехи
гнилой травой, гнилою нивой -
как графоманские стихи......

И лишь сентябрь благословенный
нам ярким солнцем поблазнил:
в лесах под сенью прикровенной
народ грибов понавалил.

Сосед с двустволкой там без смысли
впустую бег с собакой Нимфой.
Такую прозу серой жизни
писать одной глагольной рифмой!

Ежа гоняли в эхе гулком
с утра туманным переулком -
наивная детская душа
схватить колючего ежа!

Зимой же стало веселее.
По елкам розовый рассвет
в ветвях еловых иней греет
в восход и вместе лунный свет.

Вблизи седых электролиний
по тропкам узким и пустым
всяк брел порой в морозной стыни
в туман колючий по своим.

Зима! Опять премилый русский
январь. Холодная закуска,
маня, сияет что весна.
Как злая водка холодна!

Она чиста как девы слезы
нам освящает нищий рай.
А баня,топлена березой,
играет, что башкир курай.

.........................
..........................


Зима. Башкирия. Граниты
могучих скал опутал снег.
Как мед башкирский именитый
лед желтый тянется на брег.

Туманна Белая седая.
Колхоза бывший бригадир
в санях за реку отьезжает
на дикой лошади башкир.

Тайга на скалах вроде рая
на скрип полозьев замерла.
В кладовках спит почти живая,
жужжа, башкирская пчела.

На огородах на ограды
сугробы блещут что во сне,
горя как некие брилланты,
сапфиры при большой луне.

И тихо на деревне бедной.
Все спит и дремлет, холодны
обьятья сосен в заповедной
стране далекой до весны.

Но потеплело вдруг. На "Скорой"
с соседом едем вдаль на склад.
И смотрим дальний поезд скорый
с шоссе, вдыхая самосад.

Когда с Уфы прикатят гости,
уходит нудная тоска,
как звезд слепит многоголосье!
Играет Белая река!

И снова снег горит бриллиантом
при ярком новом фонаре,
с утра божественным талантом
сияет солнце на горе.

И как божественные книги
вдруг раскрывают тайный шифр,
седой Урал, батыр великий,
глядит, насуплен, в нижний мир.

В ветвях пиликают синички,
стократ приятней чем ТВ -
не голозадые певички,
трусы, поющие в ламэ.

И финно-угры, и славяне,
татары смотрят, тупя взор -
столбы, немые поселяне,
запели вдруг немой фольклор.

Совсем не дедовы победы
с Москвы тогда пищал Приап.
Но в интернете даже шведы
спеть попытались "Су буйлап".
… показать весь текст …

Тьма

Что там несется в небесах,
Пылая топкой паровоза?
Свивая смерчи на снегах,
Все выстужая в лед морозом.

Кто там скулит, стенет, взвывая?
Метель иль волки за мостком?
Кто там на кладбище мигает
Во мгле неверным огоньком?

Клыками щеряся на выси,
Кряхтя, садится на крылец
Скулить о вечной жуткой жизни
Непоминаемый мертвец.

Перечисляя званий, премий
И многотомной лжи обман
В глухоневнемлющей деревне
Давно уснувших поселян.

Пусты могильцы неживые.
Живые в темный час живых
Храпят, проспав свою Россию
И дух отшедший пресвятых.

Спят в городах архиереи,
Дневных пророчиц нудный вой,
Спят казнокрады, задогреи
Из кресел кожаных с женой.

Поэты спят и патриоты,
Смотритель спит кремлевских звезд,
Воров дневных спят сверхдоходы
В костюме сером «Хьюго Босс».

Всю ночь стучат мне в дом снаружи
И дышат в стекла синим льдом
Неупокоенные души
С промерзлых кладбищ за прудом.

Несметных духов легионы
Несет над сонною страной
Мороз забвения бессонный
Близкогрядущею войной.

И дремлет мертвая Россия
Под гулом, посвистом чертей,
В дома попрятавшись глухие
Как за бойницы крепостей.

Бессонный ангел полуночи.
Води недремлемой рукой!
Не спи, не спи в сей час порочный
Нерассветаемой страной.
… показать весь текст …

Ода капитализму

Когда страна скатившаяся в дикость
После Толстого впавшая в немилость
У бога Ра или каких других
Бомжихой бродит леденелых ив
И грозных сосен созерцая лютый
Седой мороз зведчатый полнолунный
И многострунный треск реки замерзшей

Седые баржи давит лед продрогший
Покуда спят свободные народы
А в городах в подземных переходах
Торгуют ночью пивом и тоской
То в городах здесь ночь да снег с луной

Подобной ликом Шахрезаде рядом
Спит персиянка лак и крем помада
Мерцает лампа тусклая горит
На мир страны как беден скромный вид
Страны в окне торосы полнолунье

От февраля с июнем
Соседи родом с Внутренней Монголии
А те же русские пьют режут рвут обои
Едят обычно чистые помои
Поскольку на провинциальную зарплату
Хватает лишь ходить всегда поддатым
С одеколона так живет страна

Вот олигарх его охранник сатана
Пьют Аликанте закусывать омаром
Полезней для здоровья
Чем гнилым товаром
С народных рынков Савл против рожна
Слабо переть? Так спрашивают на
В «Майбахе» вдаль и в «Мерсах» отсылая
Вон за границы Лазарева рая

А тут подьезд кость догрызает сень
Нисходит звезд на крыши деревень
В России тридцать минус угораздило
Народы древние прийти сюда из Азии
Когда гранат бактрийский зацветает
Здесь на медведя Тузика пускают

И мох и снег в землянках лебеду
С войны едят и здравицы труду
Для низших каст возносят олигархи

Но зябнут руки шавки и товарки
До нашей эры время здесь ничто
По двадцать лет протертое пальто
Народы древние в лесах век двадцать первый
Верней век первый но до нашей эры

По крыше ада движется Калдырь
Ептыть о дайте дайте на пузырь
Я свой позор сумею искупить
20 рублей недорого пропить
Опохмеляясь благословясь он харкнув
Рогаткой хлещет перелетных олигархов

Тут желтый «Боинг» носом сев в сугроб
Впервые видит Русь Россию гроб
Обычной жизни силосную яму
Дыру средь поля трактор пилораму
Кибитку ясли вместо изб землянки
Всю госпрограмму Недоступное жилье
Как Русь простая древняя живет

Вот за столом за красным кумачом
Средь тех безлюдных гибельных полей
УКГБ с фамильей Гамазей
Туристам ставит визы кирпичом

Растрату пишет казнокрадство
«Боинг»
Заняв сто сорок беспружинных коек
Во веки век осужден в эту вьюгу
С лопатой ржавой ликвидировать разруху
Во веки век
две тыщи рэ иная
Жизнь началась российская простая

Где шесть дорог да трижды шесть на шесть
И где был лес помещиков лишь шерсть
Осталась леших коль все вывезли на Запад
Стоит село с названьем странным ХУZ

- Не вы ли гады грабили Союз
Не вы ль враги кто тут из вас не хапал
Чтоб вывозить зажравшимся в Европу
Не вы ли сами говорит им Гамазей
Теперь нет досок вота ройте ямы скопом
Живите так как все живут ей-ей!

Переодевшися в фуфайки олигархи
На ферму входят с вилами понуро
Учась смолить дешевую цигарку
Ключ 27 да ломик с арматуры

Навоз и пар как скот крупнорогат
И минус тридцать
тут доходит – ад

Се мир загробный норы засыпушки
Коль негры есть то будет новый Пушкин

Цвети расти чиновный парадиз
Мальчиш-Плохиш такой капитализм
Не даст в обиду но далек он рай
С той водокачки виден он в Москве
Туда нельзя а вон рогатый вертухай
Пасет с винтовкой прячется в траве


Такая жизнь! И ночь опять и вечность
И лают псы безлюдность бесконечность

Московский поезд мимо мимо скорый
Скокочет в Рим и далее в который
Ведут дороги мира не России
Гиперборея путь на Север синий
Снега молчанье лики Пустоты

И сельских кладбищ черные кресты
Бредут в сиреневом предутреннем морозе
Когда красотка первая в колхозе
Живая дева фея Боттичелли
Стоит на крыше чистя снег метели

Метели лики сосны неживые
Поля без душ великие немые
Пространства смерти


Русь луна тоска
Лишь посередке люди да Москва.

2003 г.
… показать весь текст …

Полярной, лунною...

Полярной, лунною, снегами
В раек удушливый к болванам –
Пройди метелью меж столами,
И сядь со мною рядом, пьяным.

Ведь с трезвым мною жить – нелепость!
Я нынче пьян, но вижу, жалок,
Очей невысказанных нежность
И зимний сон таких фиалок!

Когда все жаждет лишь нажраться.
В хрусталь ломаются затылки –
Того вон кейса, той – в прострации,
Или вон той свиньи-копилки.

Когда такие сны роятся
В моем мозгу под лоск столетья!
- И у кого - у самозванца!
- И у кого не нефть, а ветер!

А под столом сипит в брючине
Селедка-шут под маринадом.
А ты – не здесь, ты – морем синим
Царишь – луна, в волне наяда.

В очах твоих бегут олени,
И росомаха смотрит в серьги.
А свет какой в твои колени
Под тонким кружевом о снеге!

Пока – стрекочут про Лас-Вегас,
Я познаю иные звезды,
Двух полнолуний заповедность,
Двух губ рябиновость мороза.

Твое истаявшее тело
Несу, в насмешках утонувший,
За ледники, огни предела
И в океан, давно минувший.

В богемной свалке живописцев
О кружевах о сонных платья,
Когда б напиться, утопиться
В волне, безумнее обьятья!

Храм

Сосны ясные, привет
вам от нас: небесный свет
невечерний над песками
в занебесном горнем храме;
горний дух издалека
вы нам льете свысока
в скорбном жизненном краю
в сумрачном земном раю.

Верю: благодать свою
над грядущими веками
распрострете над волнами,
но иных сапфирных рек,
где блаженный человек
позабудет про коварства
и земные государства......

Ты же, край, родимым ставший,-
снег полгода, вяз прозябший
в переулке тихом дремлет
над дымящейся деревней,
где прикинулся побегом
леший, ворожа под снегом.

Летом краткими ночами
ток лесов округ, молчанье,
где ручей поет в осинах
в обезлюдевших долинах
и в дремотной синеве
при некошеной траве.

Для приятности в душе
редкий селянин уже,
о Порше не беспокоясь,
в золотой траве по пояс
для козы иль кур при зное
ходит тут с бензокосою.

И в озерах луговых
окуней неделовых
при сиянии стрекоз
до зари вечерней, гроз,
отмечая полулетье
ловит он китайской сетью.

Заливные сон-луга:
Кама, Белая река,
и костер возле ночлега,
где не видно человека.
Разве редкий теплоход
в сутки раза три пройдет.

Микробочка "Мерседес"
кое-как залазит в лес
по буграм кривым да мшистым
у богатого туриста -
редкий гость он тут зазнаец
как в глуши американец.

Но богатым бездосужным
в рай ползти в игольны уши
привередливо в злаченых
домовинах, обреченных
в качестве земной награды
провисать о звуки ада.....

Пчеловод, башкир доходный,
на лошадке вездеходной
среди гор, травы, камней
едет к пасеке своей.
Отдыхает в речке синей
лошадь, невидаль России,
при излуке и луке
отражаяяся в реке.

........................
........................



В жар лесов округ молчанье:
колокольчик, иван-чай,
и гвоздики, и свечами
астильбойдес, примечай,
воронца в тенях привет,
ярко-красный, синий цвет.

И физалис, хмель, вьюнок
на заборах, мотылек
и лимонница в капустах,
и в каких-то синих люстрах
сень, прохлада холодов
у задумчивых прудов.

Жук огромный и усатый
по доске ползет - сохатый
лось меж царства насекомых,
сказочный неведом зверь.
И заполз уж хитро в щель.

И ольха внизу у рва,
красноцарские дрова,
у болотца рай индюшек,
кур копанье целый день.
В общем, все как у людей;
при луне оркестр лягушек.

Здесь под дубом вековым
мы сидели и сидим,
но на пне уже в июле,
ноги с сапогов разули,
и ища сома на дне
ходим по живой волне.
Не среди американцев
вдалеке цивилизаций.
… показать весь текст …

Поэту в Москве

Как живешь ты там в столице?
средь прохожих серолицых?

Лишь вчера я тут узнал
про Прилепина скандал.
Известил весь белый свет
бестолковый Интернет,
что теперь и там, и тут
кому премии дают.

На Олимпе нет в помине
в воровской чужой малине
с "Муркой"-гимном в их болотце
меж пронырного народца
у певцов Централ-кутузки
30 лет поэтов русских.

Чем там занят ваш Гундяяев?

Средь московских краснобаев
и затейливых витий,
царь теперь аж трех Россий,
в повседневной их злобе
пастухи из КГБ?

Митрофорный либераст
( родом тож из высших каст )
ученик заморских стран,
Илларьен, царь англичан?

Поди вхож, неизреченный,
ты в их капища злачены?
В новоделы эти, трезвый:
злато, кирпичи, железа.
Святорусский пряный вид
и над всем магендавид.

Впрочем, уж давно о них
( не вместит и длинный стих )
и баронам, их вассалам
Богородица сказала...

Что в столичном там борделе?
Ведь глаза бы не глядели!
Но в Ю-туб уже давно
почти все удалено,
и причем довольно сразу,
где масонскую заразу
не жалея сухожилий
бичевал отец Василий.......

Либерастами витийской
от цензуры эрефийской,
как скокочет мелкий бес
в православный "Мереседес"
и в крестах грядут товарищи
средь давно не поминающих.

А у нас тут 30 лет
все в деревне без новаций:
нету тут американцев
и столичных журналюшек,
козлоногих лютых шлюшек,
аэролетна черть толпой
между Лондона с Москвой.

Только старый "Беларусь"
чистит разве нашу Русь,
да советские старушки
проходя у засыпушки,
щурятся на снежный прах
и на солнце на горах.

Христиане здесь во мгле
( не в московских же чертогах! )
не имеют на Земле
в бесприютности убогой
ни Москвы уже, ни Ниццы,
ни Хургады, ни столицы,
просто веником убицца......

Цветет, пляшет трын-трава -
вся кавказская Москва.

Мы давно уже не ищем
состраданий там утешных:
здесь в глуши глухой медвежьей
для глубинки русской нищей
заповедной, грозной, снежной
процветает лишь кладбище.
… показать весь текст …

Незыблемое.

Есть мир другой: вон он за поворотом,
явней чем наш, незыблемый сосед, -
стоит столпами в облаках веками,
стоит и блещет радугой лугами.
Иное солнце ходит там в высотах,
но лишь немногим - невечерний Свет.

Он в плеске рыб в речушке под покосом,
в глазах бездонных видимых зверей,
в качаньи трав на том холме высоком,
на самом дне в том омуте глубоком.
Но далеко он от стихи грозной
для беззаботных нынешних людей.

Тот грозен мир к чужим, себя он прячет
от наших зол, тщеты и неудачи,
куда сокрылись, жженые дотла
рабы квартир, тщедушные тела
упрятав в стены от тоски и плача
страдальцев мира по углам пропащим.

Туда глядят над бездной расстояний
премудрым взором травы и кусты.
Постичь тот мир возможет лишь Молчанье,
не тучи слов безумной суеты,
о нем гласит любая сторона,
о нем поет зеленая Луна.

Когда зимой на странные сугробы
стоит веками этот странный снег
на ели, крыши, на зверье и тропы,
когда все спит, спит смертный человек,
явней чем ты, чем я, сугробы вьюг,
стоит тот мир, очерчивая Круг.

Когда ночами в облаках из рая
проходят звезды в вечном мире том,
о нем гласит струна, поля и нивы
на злые сны от века нечестивых.
И ходит ангел в облаках, смиряя
безбожный мир недрогнувшим Числом.
… показать весь текст …

Другу-поэту

Как ни стремись ты, как ни думай:
не до стихов им, видит бог,
все трезвы, жадны и угрюмы
глядят лишь в нищий кошелек.

У них все вечный понедельник,
их в рай не пустят, точно, брат!
И потому-то только денег
желают ближним да храпят.

Народ-осел и неудачник,
и се их счастье на земле:
молить любимый зомбоящик
с баландой власти на столе.

У овощей бесовской власти
иль рак их скосит иль злой труд,
или котлетой подавяся
незапно в новый гроб сойдут.

Хотя совсем не олигархи,
гордятся, пыжатся, снуют,
или на новой иномарке,
смеяся, прямо в ад сойдут.

Зачем мудришь ты над стихами?
Неумолимо как часы,
толпа тупая с пастухами
жует подошвы колбасы.

Сельское кладбище

Кладбище сельское: мир праху меж елей
здесь всем знакомым у разьезженных колей
дороги сельской. Красная трехлика
переросла сухая земляника
да иван-чай забвенной стороны
в покое дремной русской тишины.

От сельской жизни безработной, нищей
и нас когда-то в сельское кладбище
сюда под елки,Коля, принесут.
Могилку выроют, сочтя за малый труд,
три мужика за перекур короткий,
и помянут нас, может, горькой водкой.

Здесь нет могил из черного гранита
витий московских; много здесь убитых
недорогих среди цементных плит
в еловых лапах безвременно лежит.
Один замерз зимой в снегу по пьяни,
другой утоп на местной Потудани.

Кресты и звезды ржавые вповал
то тут, то там, а дальше буревал
лесов безбрежных, старые могилы
в оградах старых папортников длинных
да паутины меж цветочков мелких,
да в куст калины убегают белки.


Зимы печальной позабыты злостраданья
в приюте нашего от дел всего изгнанья.
Зовем тот мир: древней самой Пальмиры,
куда давно сошли поэты мира.
Лучами солнца в облаках он нам
приоткрывает двери как Сезам.

Отверсты здесь на этой тихой тверди
земных умов давно загадки смерти:
как будто душ умерших хоровод
там на воде лесной среди болот
у черной речки тихой и тенистой
идет в траве некошеной, тернистой.

В печальный круг взирая их загробный
пока на этой стороне мы ходим оба
в высоких травах у узкоколейки.
И до звезды на старенькой скамейке
сидим у древней, понабрав грибы,
у покошенной сталинской избы.
… показать весь текст …

Буран

Заметенная снегами
как загробная страна,
лишь идет за облаками
равнодушная луна.

Огонечки светят дремно
у проезжего моста.
Темно будущее словно
эти темные места.

Темно прошлое, уныло
вдоль дороги снеговой,
темны избы и могилы.
Где их прошлый рай земной?

И каким-то россиянам,
погребальный вья покров,
заметает снег буранный
фермы рухнувшей остов.

Крепнет снег, зовя наружу
из машины с высоты:
непокоенные души
как дрожащие кусты.

Свобода

Тот, кто тешится богатством
средь тщеславия богем
при безбожных государствах -
он останется ни с чем.

Всем гонимый, угнетенный
разве праведник один,
нищий, в прахе весь рожденный,
себе царь и господин.

Средь с рожденья несвободных,
средь безумства их дотла,
он, не раб страстей народных,
отдален от мира Зла.

При совете нечестивых
в своей хижинке в лесах
не бывает, нелюдим он, -
весь в порфире и шелках.

Не тиран, не кровопийца,
сплетен смертных удален:
их развратная девица
бег мужей и чистых жен.

Их ведут на скотобойню,
рок трезубцем их гнетет,
нечестивой меча кровью
к пропасти ведет народ.

В преисподней буераки
сходят баловни судьбы.
И кишат червями в прахе
бестолковые рабы.

Интернетная скука

Итак, январь окончен. Небеса
бессолнечны: в сени елей с Аркашей
идти легко по насту два часа
тропой лосиной до избенок наших.
В дни эти серые обкновенно тихие
пить чай с печеньем и вареньем облепихи.

Давно издохший старый телевизор
стоит в сенях, морозом убелен.
И поминать богатый социализм,
и те зарплаты, цены тех времен,
когда чиновник дует молодежке:
- Вы там в глубинке жрите макарошки!

Подножный корм, да Дерипаска, Греф,
спасенье сел и деревень РФ,
когда с Москвы витийствуют уроды,
цвети живей на наших огородах!
Когда вверху реактивный звук
везет в Хургаду молодящихся старух.

Московский лоск из иностранной прессы
читаю я о Бентли, Мерседесах.
Когда Гундяев помавать в запарке
грядет средь митр и позлащеных бес
благословлять Систему олигархов
в магендавидах новодела ХХС.

На графоманских форумах камланий
( давно забанен на "Избе-читальне" )
смотрю в окошко я на Север дивный,
в стихов миллион в лиризм беспринципный,
как будто пишут эти человеки
в усадьбе сидя в позапрошлом веке.

Смеясь стихам Кибирова как все,
прочтя Совдепа "Оду колбасе",
и муз продажных пропыленные анналы
в нерусские бумажные журналы,
я говорю : советских графоманов
сожрала Лета, как это ни странно.

Ища напрасно новых Пушкиных на сайтах,
по Лирунету роясь в мегабайтах,
где графоман унылая докука
с любовных лирик восхвалять друг друга
на бреге Леты на гармошке в три руки,
валяя безопасные стихи.......

Зевая в вечер однова в страну
под местную и круглую луну
стихов еврейских, песенок кошерных
с Москвы и Штатов долгие химеры:
поэтов нет в мещанской кухне олигархов.


Полонский, Фет, да Данте и Петрарка.
… показать весь текст …

Отвержение

Козлам упрямым век и стран,
безбожным, наглым, злым, ревучим,
вовек пригоден лишь Тиран,
палач, тюрьма, кнуты да крючья.

И нет страшнее на земле,
чем слава, власть для нечестивых
козлищ вонючих и блудливых -
что в Белом доме, что в Кремле.

Когда козел, трясун и вор
на царском троне восседает,
уж не Закон, а сам Топор
внизу стадами управляет.

Козлам, воронам и свиньям,
обжорным, диким и тщетливым
всегосударства отдан храм
небесной чистоте на диво.

Козлы везде стоят стеной,
себя сжирая с огородом.
И только ядерной войной
то остановит Бог народов.

Настанет некий час полночный......

Настанет некий час полночный:
Гнилое мясо в миг порочный
Посмотрит в окна, глядя на
Свой вид привычный – там война!

Впрочем, реша войну скорей покончить,
Они усадят в скорби хлеба
Едино чрева на потребу
На мир великого тирана
В дворце на троне Сулеймана.

Так будет.Рим, пока что сытый,
Богозабвенен, без молитвы
Не узрит как всегда заранее
Своей беды в телеэкране.

Все, что посеяно доселе –
Как в фильме ужасов из теле
Инферно грянет на Европу
Рвать небо, словно кожу Бога.

Гния от язвы вездесущей
И гнева горестных светил,
Всяк узрит океан кипучий –
Дракон в нем воды вскипятил.

Что ныне орды мира давит
И диких держит на цепях -
Тюрьма, закон,- все их оставит
В их столь свободных городах.

Жара, болезни, ужас, смерти,
Песок, и ветры, звери, смерчи
На стогнах града их сретят.
Мир будет явный, лютый ад.

И благодать уйдет втихую
Как сад вишневый. На пустую
Дорогу сманит брата брат,
Когда вконец измучит глад.

Поста не знав, тогда коварством
Он ухмыльнется в жажде мяса-
И - в кровь ножом родную плоть,
Себя не силах обороть.

Тогда из мировых пустынь
Звезда и явится Полынь …

При ярости такого солнца
Иссохнут реки и колодцы.
Простой воды начнут от жажды
Искать как самой высшей правды.

Всяк побежит. Один- к могилам,
Другой к живым. Почти без силы
Там узрит всяк, в чем в жизни правда:
Но только глад и лютой жажды
Тогда никто не утолит.
Он думал – лужица,
Там – злато!
… показать весь текст …

Поэт по праву муз свободный....

Поэт по праву муз свободный,
Встав за пюпитр международный,
В наш век все принужден молчать…
Иль безответно слать в печать
Детей-стихи, когда неловко
Идет столицей, неба раб……

Что ж видит он?- Несут Приап:
Литературная тусовка,
Дымясь, хоронит своих жаб…

Поэт бредет в салон, редуты
Там видит чресл – то бауты
Пускает, словно пузыри,
Зоилов трех Россий жюри.

Поэт классичным эталоном
Верстой коломенской торчать
Как сирота с Казани станет,
Пока зоил его в осляти
(визгливою дудой печати)
Вьезжает в Арку, яко Сталин.

Он с полуправдой не в опале
Несет триумф.
А судьи ж кто?
Все те же бездари…А то
слова
квокочет - сытая братва.

Но если ты со словом новым
Вдруг запоешь!- свободой слова
Тебя так тиснут!- что Барковым
Заверещишь с народом: «Ять!»

На рынке будешь ты стоять,
Смешон, нелеп, несовременен
Как тот же боливар-Онегин.

Проговорился!
Зрит пиит,
Как-таки рукопись горит,
Когда огонь ( равно редактор)
Эвтерпу, Клио иль Эрато
Без дум швыряет сразу в Лету…

Ну, что ж осталося поэту?
Притом без смелого привета
Литературной квази-модой
Язык украли у народа.

Поэт бежит.
В Царьград иль дале:
В Нью-Йорк,
Искусства захолустье
(Коли анчутки если пустят).

Там еле слышен Рим второй
Через Китай и килогерцы.

Вот там ( так жезл цветет порой )
И колоколь на Русь.
Как Герцен.
… показать весь текст …

Рай.

Издетства знаю я иное,
то вид из сельского окна:
над рожью спелою ночною
встает багровая луна.

При ярких звездах одинок
над нижней сельскою юдолью
иду я спелой рожью в поле
на все темнеющий восток.

В низинах зыблется деревня,
а влево лишь овраг далекий
в камнях белеющих глубокий,
где мрак кружит над глиной древней.

Высоки травы, вьет тропа,
и Млечный путь высок во мраке.
Журчит ручей в глухом овраге,
а там уж милая изба.

В долине пруд блестит, в опушке
волна чуть плещет под откосы,
и в ней теснятся ярко звезды,
и тут поют вовсю квакушки.

Ворот тесовых домовые
меня встречают скрипом, кряком.
А над забором над оврагом
свисают яблоки тугие.

И тьма с звездой на сеновале,
из бани запаха угар,
и мед, и чай, и самовар,
и сон в лоскутном одеяле.

Сверчка напев дремотно-звонкий,
и керосинки огонек,
и шустрый ночи мотылек,
и воздыхание теленка
в окно открытое прохладой,
писк комара за тонкой марлей.

И жизнь вечная свиданий,
во всем бездвижимый покой,
и нив поспелых под луной
роскошно светлое сиянье.

Русская жизнь

О, долго ль гнить в тебе, давно уж не Россия,
С народом современным несвятым!
И нет угла на свете, где б к родным
Из этой жизни приползти в бессилье!

Где нет свирепой радости глумлистых
До евро жадных тележурналистов!
Но где поэмы в газетенке местной
Под N и вензелем курсистки неизвестной.

Где не видны терактов вдруг пожары
И не слыхать телевизионной нови –
Их всхлип от радости при бедствиях и крови,
Чем больше гибнет, тем и больше гонорары!

Где ты, покойный русский уголок,
С перинами, с кивотами в углу,
С цветными пятнами с лампадок на полу,
С печуркой жаркой в зимний вечерок.

С блескучей птицей в изразце хрустальном
Святой Руси почти полузабытой.
С котом ангорским долгие молитвы
При Троеручице славянскою печальной.

Там том Дашковой красный и сафьянный
На этажерке буковой в диванной
С портретом фрейлины с собачкой у камина
В шелках и рюшечках времен Екатерины.

Там в библиотеке у голландской печки
Двух барышен скучающие плечики
За алым бархатом, и синий «Современник».
И голос ангельский: «Зайдите в понедельник».

Где,где подобье Суздаля такого?
Там в сапогах начищенных яловых
Мимо рядов мясных, мучных, медяных
Под ручку бродишь с барышней румяной.

Да купишь в рубль царский настоящий
Хрустальный камень сахара звенящий,
Да чая фунт, да калачей с изюмом.
Да завернешь потом на шкалик к кумам.

А после смотришь на закате дальнем
На всенародное с гармонями гулянье,
На санок лет, на хохоты из тьмы,
На чучело горящее зимы…
… показать весь текст …

Радость

Еще день прожит неудалый,
закат потухнул над селом,
вечерней скуки покрывало
опять спустилось за окном.

Брести ль по улице усталым?
Глядеть полынь ли под мостом?
Читать ль старинные журналы
да книги желтые листом?

Зевать да киснуть. У карниза
иль лед почистить до травы?
Следить в гудящий телевизор
в забавы дикие Москвы?

Все скучно, пошло, одинако,
ничем не нова вся Земля,
как русский сленг в садах Монако
нерусской черни из Кремля.

Стихи, рифмованная проза,
и проза хуже чем стихи.
Зачем в сугробах от мороза
лежат сережки от ольхи?

Зевает всякий мой читатель,
зевает скучная страна.
И ты, мой городской приятель,
не едешь с ящиком вина.

Одно всегда тут в жизни ново:
кроме борща, пельмень, ухи,
пекут в райцентре здесь в столовой
румяны знатны пироги!

Царство небес

Коротко лето в северных широтах,
но я,признаюсь, уж к тому привык.
Зной лишь в июль, а в август на болотах
уж дождь волнует тину и тростник.

Зато чудесна здесь как дева осень,
и в светлых сенях у елей, берез
уж по утрам и иней, и мороз
гостит зимой недальней в эту просинь.

Туман как свет небесный и хрустальный
воздвиг чертоги в мареве тайги.
И молят рыбы медленно, печально
холодным ртом во глубине реки.

Росы сверканье серебрит поляны,
небес сапфиры, яхонты горят.
И тонкий лист, и золотой, багряный
в лесных озерах возлежит что клад.

Росы блистанье ярче самой ртути
в сени лесов дано мне одному.
И городских нет ни души в безлюдьи,
сей рай не нужен больше никому.

Поэт

Весь шар земной в твое владенье
И мысли царственный полет,
Поэт,всеведец провиденья,
Тебе Предвечное дает.

Пока все тленное дерзанье
До неизбежности конца
Влечет Забота и Познанье
Для пирамиды мертвеца.

И приглядись:здесь юн и старец
В ярме и гнете,и в цепях,
Недолгий Сна царей скиталец,
Влачит в песке Нужду и Страх.

Проклятье,Ужас и Заботы
Живых здесь гонят мертвецов
Вождей,рабов,жрецов народы
В носу веревкой за кольцо.

Древнее Ура и Мегиддо,
Поэт,ты юноша живой,
Один стоишь вне Пирамиды
Царя с кошачьей головой.

Десятикрылое Безверье,
Унынье, Страсть, Тоска, Боязнь
Их гонят в лунное затменье,
Стальными перьями змеясь.

Светил спасительных сокрыты
Бредут,клубя в пыли земной.
В ночи сверкает Пирамида
Царя с кошачьей головой.

В юдоли темной,неприветной......

В юдоли темной,неприветной
Без умиленья,без любви
Во граде злом и заповедном
Ты коротал земные дни.

А в безднах мрачных и туманных
Без сна над хижинкой твоей
Вилися духи окаянных
И неприкаянных идей.

И мертвый месяц одиноко
Сиял бетонный град конца.
И капала с его лица
Смола небес о дыры окон.

А под бронею небосвода
На горизонты воззирал
Безглазый идол,бог свободы,
Теней и духов идеал.

И в желто-серые равнины
Суровый ветер,черный конь,
Швырял песок и комья глины
И задувал в печи огонь.

Под небоскребами бежали
Живые трупы, в мертвый лед
Скользили,падали,вставали
И проклинали небосвод.

А в задымленной кухне мира
Скрипела ржавая петля.
И вкруг безглазого кумира
Вертелась бедная Земля.

Сухой паук на паутине
Висел в углу,себе не рад.
И Вечность,Скука и Унынье
Мели песок о циферблат.

Приходишь ты и,сбросив алое.....

Приходишь ты и,сбросив алое,
У камелька сидишь дрожа.
Пока январскими кораллами
Земное море пьет душа.

Потом глаза твои зеленые
Ты обращаешь в белый путь,
Где девять фрейлин возлетронные
В твой зал не смеют заглянуть.

Пускай жилье твое убогое
Гласит пружинками о том,
Что ослепило кривотолками
Всех деревенских баб с ведром.

И все равно ты королевишна,
Хотя и в валенках на снег
Ступаешь вечером надбережно -
В простой халатик белых рек.

Обледенелою черемухой,
Обледенелою хвоей
И смолянистым баней запахом
На насте путь помечен твой.

За тот овраг,за лес полосочкой
И мимо черных изб в кустах
Ведут следки твои по досточке
В счастливых розовых снегах.

Весна при печке тает льдинкою
И в звезды струйкою дымит,
Когда наивной керосинкою
Вся нагота твоя слепит.

Так жизнь сползает лоскутковая
На осиянный печкой край
Кровати,дома,мира,облака
В нагой красы июльский рай.

И салютует вечер вальсами
В твоих январских кружевах
С застежкой белою пластмассовой
На чисто розовых снегах.

Океан.

Поцеловав родные губы,
я вышел в темный океан,
когла корабль однотрубный
пришел уже из дальних стран.

И месяц дикий и двуликий
светил в воде кленовый лист.
Те губы пахли земляникой,
когда сверкали рыбы вниз.

Вода казалася спокойной,
мигал сиреневый маяк,
мотор гудел надежно, стройно,
а впереди был только мрак.

И вечность темная, седая
как неизведаннная смерть.
А позади была чужая
судьба, что лучше не смотреть.

Звезда зеленая сияла,
назавтра обещали шторм.
А жизнь беспутная пропала
как те, кто был как рыбам корм.

Иного мира где-то страны
горели звездами во мгле
не для меня и океана,
и все висело на Числе.

Летя над лоном океана
я думал в этой серой мгле,
что было все нелепо, странно
на той покинутой земле.

Все успокоилось.Светили
лишь тайна, звуки и Число.
А все ж мы в мире были, были
наперекор всему, назло.

Конец истории

Несть нечестивым в небеси
ни слов, ни места. И доныне
скрижаль истории Руси
у Бога писана святыми.

От византийских древних стен
она предречена харизмой -
и православию измен
в последний век наш атеизма.

Мы здесь коптим лишь. Век как час
пробрел безбожный как уродец.
И православие у нас
суетный не несет народец.

В зерцале вечности он - Хам
и ныне нет святых в отчизне
ни здесь, ни по монастырям -
черт не начертан в Книге Жизни.

Пуст оскверненный царский трон,
полно там карлов и уродцев,
и красный гибельный дракон
все правит через инородцев.

Не чуя этих уз, оков
влачимся мы слепому року
от вещих Нестора трудов
и до кронштадтского пророка.

Слепцы, глухи не видим цель:
и исполать нам! вот награда -
царица зла Иезавель
всех гонит вдоль ущелья ада.

И пятирогий знак толпой
мы тащим сами в рваных ризах.
Закрыто небо нам броней
в стальных заклепках коммунизма!

Темно в планете от скотов
и нет давно Святой России.
Лишь чад и смрад живых гробов
на Судный день летит Мессии.

Память.

Назад перелистав страницы,
я вспомнил детства времена:
поля безбрежные пшеницы
и дольний лес на кромке сна.

Деревню с сытыми конями
и дуб, подобием свечи,
парящий ветреными днями,
с луной печальною в ночи.

Той жизни нет уж деревенской
нигде, как черт ее унес,
и чернозем я вспомнил сельский,
и в нем тележный след колес.

Снегов кладбища и схороны,
избы в закате милый кров,
зимой лошадку запряжену
с санями тополевых дров.

Стада коровьи на пригорке,
гусей снега в пруду, и в нем
мальчишек, лезущих в закорки,
и баб, глядящих в окоем.

Плетня неверное предплечье,
куда забраться не моги!
И керосинок в окнах вечер,
ручья овражного стихи.

И в палисаднике малины
какой-то дивный солнца вкус,
туманов утренних седины,
в кладбище птиц сорокоуст.

У русской печки телогрейки,
и мед янтарный в сентябре
из медогонки, и скамейки
пред самоваром во избе.

Избы роскошную перину,
ворот тесовых суховей,
и в магазине керосина
настойный запах и сельдей.

Углы смиренные медвежьи
вдали от города гордынь,
России дух, давно отшедшей
в лесах молитвенных пустынь.

Где все вы, на каком погосте
каких краев, каких оград
все ваши жизни, ваши кости
до воскресенья возлежат?
… показать весь текст …