Стихи Георгий Скрипкин - Гражданская лирика

Памяти Дмитрия Хворостовского

Закатилось творческое солнце.
В одночасье небо посерело.
Скорбь людская выпита до донца
В знак любви к родному менестрелю.

Не услышат оперные сцены
Сочный голос с бархатным окрасом.
Не нашлось на свете Авиценны,
Кто б продлил общение с прекрасным.

Но любовь к всемирному кумиру
Не покинет страждущие души.
Бог взывает к праведному миру
Вспоминать великого и слушать.

Наш Севастополь

Белых зданий манящая близость
отражается в зареве бухты.
Величавая Графская пристань
направляет морские маршруты.
Мы шагаем Приморским бульваром
И звучим Севастопольским вальсом.
Распалилась душа антиквара,
Каждый кустик нам кажется важным.
В каждой пяди российского града
Мы находим геройскую славу
И истоки внушительной правды,
Что в Крыму ты, действительно, главный

Херсонес

Потоптаный кровавыми веками,
Излизанный прожорливым огнем.
История, впитавшаяся в камень,
Глубины с неиспробованным дном.
И все это руины Херсонеса
В объятьях севастопольских основ.
Творение далекого прогресса,
Пришедшее из каменных веков.
И колокол, отлитый из орудий,
Отбитых у турецких моряков.
Поклоны бьют восторженные люди,
А я звонить без устали готов.
Дышать готов Владимирским собором
И верить во крещение Руси.
Мужайся возрождающийся город,
Знамение твое на небеси.

Отчий дом

Ярославским вниманьем хотел насладиться,
но познал безучастье родимой земли.
Посмотрев отчий дом, захотелось напиться.
Под хламидой забвенья его погребли.
Он взирает на мир, словно каменный призрак,
из-под хмурых бровей безоконных глазниц.
Рядом, вскормленный властью, причесан, прилизан
особняк местной Думы молчанье хранит.
Прикрывает он дом от церковного лика,
что Советскую площадь ласкает перстом.
От златых куполов золоченые блики
не доходят до дома в обличии простом.
Вот уже двадцать лет отчий дом умирает
в самом центре селенья на Волге-реке.
Будоражащий память закат догорает
и сбивается рифма в кричащей строке

Край родной

Я приехал в край родной,
под пригляд озерной сини.
Здравствуй, здравствуй, милый мой,
миротворный и красивый.
Здравствуй, нежная листва,
здравствуй, птах неугомонный.
Завязь каждого куста
голосит весенним звоном.
Разливается тепло
по натруженным суставам.
Как же в жизни повезло,
что все это мне досталось.
Свежесть утренней росы
освежит мое сознанье.
И история Руси
пробежит в воспоминаньях.

Новое служение

Представился я веку двадцать первому.
И мог бы, но в двадцатом не остался.
Своими оживающими нервами
я новому служению отдался.
Россия, возрожденная Россиюшка,
к тебе я в услужение прибился.
Возьми мою не траченную силушку
и опыт, что с годами накопился.
Я сердцем поделюсь и не задумаюсь,
и боль твою принять не заробею.
Живя твоими праведными думами,
я сделать невозможное сумею.

Я горжусь российским парнем

Я горжусь российским парнем,
защищающим державу.
У него в петлицах память
боевой солдатской славы.
На его плечах погоны
с атрибутикой Победы.
И презумпция закона,
что писали наши деды.
На его фуражке совесть
в горделивом оформлений.
Он идет в наряд по зову,
по сердечному веленью.
И я верю, что надежно
охраняются границы.
Даже если невозможно,
он до смерти будет биться.

Валентину Распутину посвящается

Народной прозы кедр сибирский,
Заступник матушки-земли.
Трудов российская прописка,
Душевной боли светлый лик.
Хранитель русского уклада,
Печальник речек и озер.
В его словах бодрящий ладан
И скорби сотканный узор.
Его душа срослась с глубинкой
И ей болела до конца.
А сердце скромно, по старинке
Светило гением творца.
…Ушел от нас носитель правды,
Но не угас его костер.
Сибирский кедр достоин славы
И слез от речек и озер.

Владимир

С славянским именем — Владимир
Крепка моя святая Русь.
В его корнях непобедимость
И мир земной — посильный груз.
Мы с этим именем крестились
И с этим именем живем.
Оно вобрало божью силу
И право думать о живом.
Оно в умах владеет миром
Без лишних слов и суеты.
Ему зазорно слыть кумиром
В нем чистый кладезь простоты.
И я молюсь на это имя,
И с этим именем живу.
И знаю, Русь непобедима,
Пока Владимиры живут.

Злопыхатели

Вы все горазды осуждать
и сыпать солью недовольства.
Пинком сомнения поддать,
вкусив однажды вседозвольства.
Послушать вас, так вы спецы
во всех делах, в любых науках.
Где точных знаний дефицит,
там вы с поганой бочкой слухов.
Для вас не писана мораль
и не предписаны законы.
Вам что дерьмо, что пастораль,
что рюмка водки для разгона.
И вы опасны для страны
не тем, что злостью голосите,
А тем, что слугам сатаны
составить партию хотите

Беременность Отечества

Коляски розовые, синие, зеленые,
И в каждой будущее Родины сопит.
Они пока что озорные, несмышленые,
Но очень многое им завтра предстоит.
Ну как же радует беременность Отечества
И материнские счастливые глаза.
Я сочетаю это с жизненною вечностью
И не позволю надавить на тормоза.
И пусть российская глубинка оглашается
Неумолкающим ребячьим озорством.
И ничего, что детям многое прощается,
Им не простится даже малое потом.

Скорбь по погибшим

Столп на Дворцовой, ангел на вершине.
Видна печаль в букетиках цветов.
Невинных жертв крылатая машина
взяла с собой в хранилище веков.
Скорбит страна, поникли петербуржцы,
мокра брусчатка площади от слез.
Не голосят лихие трубадуры,
притихший Зимний прикрывает лоск.
Людской поток безмолвен и печален,
но он сплочен единою бедой.
Вдруг в тишине рыданья зазвучали,
и взбудоражил звезды бабий вой.
И вместе с воем в небо устремились
частички душ рыдающих людей.
Мой милый ангел, сделай божью милость,
Пускай падет безжалостный злодей.

Моим друзьям

Мои друзья, порой мне так вас не хватает.
Я вспоминаю те года, что красились мечтой.
Тогда к неведомым мирам мы смело улетали
И бесшабашной суетой корявили устой.

Тогда меняли брюки клеш на клепаные джинсы,
А разрешенное тангО на пресловутый джаз.
И не хотели сознавать конца беспутной жизни,
А от навязчивых красот дурманились в экстаз.

И вот теперь я вам пишу из данного сегодня,
И приглашаю помянуть всех тех, кто не дожил.
Погибли многие из нас не в мании угодных,
А чтоб лучилась на земле идей достойных жизнь.

Истерия

Истерия, истерия, истерия.
Вирус ненависти впрыснут в подсознанье.
Перешел вкусивший власть от говорильни
К перекрою мирной жизни наизнанку.
Истерия выворачивает души,
Истерия нынче с рабским послушаньем.
Вкус насилия пьянит и разум глушит.
А без разума — история без шанса.
А без разума кровавые разборки
С частоколами кладбищенских повторов,
Безразличие к свалившемуся горю
И кощунственное пиршество восторгов.
Но наступит час расплаты над насильем,
Мир осудит отмороженных ублюдков.
Я уверен, знамя правды над Россией,
Потому что в ней живут такие люди.

Корысть

Корысть — заразная болезнь,
Она страшней других пороков.
Ее подпитывают лесть
И зависть, ждущая под боком.
Корысть из тьмы выводит страсть
С нелепой жаждою наживы.
И, осмелев, имеет власть
Над нервом совестливой жизни.
Корысть с предательством на ты,
Предать — не грех, была б доходность.
Глаза не ест зудящий стыд,
Не треплет робкая нервозность.
Корыстолюб имеет знак,
Знак барыша немалой доли.
Его не трудно распознать
И излечить, была бы воля.

Крик души

Вам ненасытным златопитающим,
Вечно жующим пороки и страсти
Я завещаю иное пристанище
Вместо покоя духовного рая.
Вас бы загнать в лоно жизни праведной,
Где погибают по вашей указке.
Но не хотите на поле брани вы,
Вам уготованы брони отмазки.
Ну почему бог не видит странности.
Гибнут не те, кто заказывал бойню.
Кто заказал, тот плывет от радости,
И богатеет на пакостных войнах.
Люди, не будьте пушечным топливом,
Вы же не доноры вечно жующих.
Им не дано даже малой толики
Крови и слез для людей живущих

Ложь

Есть ложь во спасение, есть ложь от испуга,
Есть ложь — отторжение от лучшего друга.
В заначке политиков есть множество видов.
Есть лживость для нытиков, есть ложь для элиты.
Потоками лживости смывается правда.
И нет уже живости в общении с собратом.
Мадам Лицемерие выходит на сцену,
Кичится размерами, пеняет на цену.
Речами слащавыми дурит слабовольных.
Сливает на шалости убойную вольность.
Преступные каверзы питаются ложью.
Страницы discovery сомнения гложут.

Люди добрые

Люди добрые, земляки мои,
Перестаньте вы харахориться,
А не то мороз грянет холодом,
Да метелью злой ветер кинется.
Ветер кинется, снег завьюжится,
Занесет вокруг все тропиночки.
Не найдет пути милый к милочке,
В танце свадебном не закружится.
Не закружится, не обнимется,
Поспешит домой не целованный.
И закончится родословная
На краю села его именем.
Так покайтесь же перед Господом,
Распахните вмиг души грешные.
Растворятся в тьме злые лешие,
Добры ангелы будут в гости к вам

Мама

Мама!
В этом слове жизни воплощенье,
Таинство священного начала.
Так мы величаем милых женщин,
Для которых дети — это счастье.
Мама!
Это слово первым произносит
Маленькое чудное созданье.
То, что кроме радости приносит
Сладкие мгновения мечтаний.
Мама!
Это слово с криком вылетает
В миг, когда терзают испытанья,
И когда усыпано цветами
Ложе исполняемых желаний.
Мама!
Это слово шепчется последним
Смертью окропленными губами.
Это слово дарят по наследству,
Веря в нескончаемую память.

Моя сторонка

Стоит изба у тихой речки,
Туман стремится в холодок.
Ворчит береза в жерле печки,
Огонь резвится молодой.
У печки бабка суетится,
Бурлит картошка в чугунке.
Блудливый кот в ногах вертится,
Сверчок пригрелся на шестке.
Лохматый пес лежит под лавкой,
А в мыслях сахарная кость.
На стенке млеет балалайка,
Давно не брал заезжий гость.
В углу старинная иконка,
Лампадки древней тусклый свет.
Жива, жива моя сторонка,
Коль в избу просится рассвет.

Моя судьба

Я судьбу свою листаю
И бессмысленно делю
На все то, что стало тайной
И все то, что я люблю.
Мне в судьбе хватило былей,
Были сказки иногда.
Иногда меня любили,
Я ж любил людей всегда.
Тешил душу альтруизмом,
Пил хвалебную бурду.
И использовал мелизмы,
Украшая ерунду.
А под гнетом конъюктуры,
Было дело, отступал,
Но зеленые купюры
Я за совесть не менял.

Время новых мечтаний

Перевернул еще одну страницу
в своей поэме отшумевших лет.
Исчезла в небе старая зарница,
а вместе с ней былых мечтаний след.

Но будоражат новые мечтанья,
на свет выходят новые стихи.
В них не найдешь ни чинопочитанья,
ни резких слов о резвости стихий.

Зато любовь купается в объятьях,
струится нежность с возбужденных уст.
Несется в мир нектар рукопожатья,
которым я излечиваю грусть.

В мыслях о былом

Календарь на стенке новый,
песни в мыслях о былом.
В блеске жизненной основы
снова тянет в отчий дом.

В нем не пышные застолья
с пестротой заморских блюд.
В уголочке скромный столик,
а вокруг знакомый люд.

Под селедочку «Столичной»
в самый раз нам пригубить.
С елкой праздник необычный
без желания грубить.

И родня заводит песню
про донского казака.
Не беда, что домик тесен,
выходи на трепака.

И певучее застолье
переходит в дробный пляс.
И душевное раздолье
так и светится из глаз.

Санкции

Сидит мужик американский
и рубит сук, на чем сидит.
Он не один, такой засранец,
сидит с Европы троглотит.
Топор в руках американца
кромсает в щепки толстый сук.
И нет управы на поганца,
его, быть может, вознесут.
Быть может, сделают героем
за череду топорных дел.
Но говорят, рубить — не строить,
здесь явно виден беспредел.
А сук все тоньше, щепок больше,
и вот уже знакомый треск.
Засранец взвыл от резкой боли,
похоже вовремя не слез.

Мне сегодня...

Мне сегодня привиделись дали
над которыми песни летали,
и росли под счастливой звездой
ну, совсем не плакучие ивы.
Они были по-женски красивы
и, конечно, с завидной судьбой.
А еще мне привиделись горы,
на которых теснились соборы,
и спускались с вершины крутой
просветленные господом люди.
И блистали на солнце хоругви
позолотой России святой.

Сколько жизней...

Сколько жизней прошло через сердце?
Сколько судеб коснулось души?
То от меда хмелел, то от перца,
То слезой увлажнял, то сушил.
Не скупился на таинство прозы,
раздавал поэтических птиц,
не жалея ни горла, ни позы
в окружении обкуренных лиц.
Я не ждал лицемерных подачек
от урвавших Пегаса чинуш.
И не лез безголово за сдачей
во спасенье замаранных душ.
Не жалея таланта и силы
с чистым сердцем, с открытой душой
воспевал святомудрость России
с не кричащей людской добротой

Влюбленным в небо

Кто был с небом один на один,
тот влюбился в него и, конечно,
сохраняет до самых седин
бесконечную к небу сердечность.
В непогоду летит к небесам
сквозь грозу и свинцовые тучи.
Подчиняясь земным голосам,
он считается самым везучим.
Распростертое небо в ответ
выдает голубую взаимность.
И везунчик на смертном одре
восклицает небесное имя.
Не прощается с небом пилот,
одаренный счастливой судьбою.
Завершая последний полет,
возгорает на небе звездою.

В объятиях веры

Моим стихам отмерен долгий век.
Они цветут с Великою Россией.
Добреет с ними русский человек.
Душа от них становится красивей.

Звончей родник, что выпорхнул из недр.
Сочней трава на фермерском подворье.
Слабей вершит свои потуги ветр.
Морской прибой не злобствует на взморье.

И я готов надежду рифмовать,
Ей посвящая целые поэмы.
Легко в объятьях веры созидать,
Неся в народ восторженные темы.

Российскому барду

Дрожит струна, застыла песня,
И в рифме брешь, и порван нерв.
Табун коней стоит на месте
на свой манер.
Абсурдна мысль вернуть начало.
Спасенья нет, готов ответ.
Но не прикроет покрывало
ушедших лет.
Остались жить в открытой книге
Правдивость слов, конкретность дел,
Большой заряд в коротком миге,
что он воспел.
Навзрыд камнями плачут горы,
Взрыхляя снег, колючий снег.
Поэта боль пустила корни,
мы чище с ней.
Вся жизнь усыпана шипами,
И только смерть, прошла без проб.
Последний путь уводит в память,
ведет в народ.

Бесправие

На политической Голгофе
распяли правду, как Христа.
Враньем обмазанные профи
скупили теплые места.
Над сворой загнанных арбитров
глумится денежный мешок.
Носитель чести будет битым –
кричит назначенный божок.
И свора западных шакалов
вершит преступно-страшный суд.
По их бессовестным мордалам
им, к сожаленью, не дадут.