Стихи Шандора Петёфи

Венгерская нация

Обойдите земли этой
Богом созданной планеты,
Не отыщете вы наций,
Что с венгерскою сравнятся.
Как с ней быть, что делать с нею?
Презирать ли, сожалея?
Край же, рассуждая строго,
Как букет на шляпе бога.
Дивный край, подобье сада,
Глазу и душе отрада.
А богатство! Ветру бросив
Океан своих колосьев,
Зыблится и золотится
На полях ее пшеница.
А сокровищ сколько щедрых
В рудниках и горных недрах!
То добро, что там таится,
И во сне вам не приснится.
Но народ средь нив богатых
Ходит сиротой в заплатах,
Терпит голод, униженье
И идет к уничтоженью.
Перлы мудрости бесплодно
Прячутся в душе народной,
Если же из тьмы дремучей
Их наверх выносит случай,
Никого они не тронут
И в грязи безвестно тонут.
Или горькая судьбина
Их уносит на чужбину
В глубь хранилищ заграничных
И трудов иноязычных.
И когда мы там свой гений
Открываем в изумленье,
Рады мы, что это чудо
Перешло туда отсюда.
Вот та гордость, смысл которой
Равен горькому позору
И которой, как величьем,
Все мы в нос друг другу тычем.
Чем хотите тешьте сердце,
Но не гордостью венгерца.
Вот уже тысячелетье
Обжили мы земли эти.
И когда бы нас не стало,
По каким чертам анналы
Сохранят векам известье
О венгерцах в этом месте?
Что внесли мы за событья
В ход всемирного развитья?
Чем мы можем на странице
Летописи похвалиться?
Вот что скажут летописцы:
«Здесь селилось возле Тисы
Племя, сотни поколений,
В вечной трусости и лени».
Родина! На наше имя
Брось два-три луча и ими
Вновь зажги под мутью ржавой
Чести блеск и доброй славы!
Пешт, 1846 г.
… показать весь текст …

У леса — птичья трель своя

У леса — птичья трель своя,
У сада — мурава своя,
У неба — звездочка своя,
У парня — милая своя.

И луг цветет, и чиж поет,
И девушка и небосвод
Выходят вчетвером вперед
В свой беззаботный хоровод.

Увянет цвет, звезда падет,
И птица улетит в отлет,
Но милый с милой — круглый год,
И всех счастливей в свой черед.

Цветы

Любуюсь, обходя поля,
Цветами средь густой травы.
Цветы мои, мои цветы,
Прекрасны несказанно вы.
Как мальчик девочки, дичусь
Я вашей дивной красоты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.

Присаживаюсь я к цветку,
И вот, беседою согрет,
Я признаюсь ему в любви
И жду, что скажет он в ответ.
Он понял все, но он молчит
Под видом ложной немоты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.

Как знать, быть может, аромат
Цветка и есть его язык?
Он обращается к душе
И ставит нашу мысль в тупик.
Но мир существ вообразим,
Лишенных этой глухоты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.

Да, верно, запах — это звук,
И я услышу песнь цветов,
Когда спадет с меня в гробу
Глушащий эту песнь покров.
Не дух я буду обонять,
А слушать музыку мечты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.

Могилу будет овевать
Их, ставший благозвучьем, дух
И усыпительно ласкать
Мне колыбельной песнью слух.
Я буду спать, и вновь весна
Расплавит снежные пласты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.

Чем любовь была мне?

Сердце не из камня.
Чем любовь была мне?
Полным слез водоворотом,
Легкой лодкой, утлым ботом.
Грусть стояла у кормила,
В парусах разлука ныла.

Сердце не из камня.
Чем любовь была мне?
Темным лесом, страшной чащей,
Полной нечисти рычащей,
Воем волчьих стай заблудших,
Шорохом мышей летучих.

Сердце не из камня.
Чем любовь была мне?
Глупой мальчика забавой,
Ловлей бабочки вертлявой.
Он — к цветку, она — с купавы,
Он за ней — и бух в канаву!

Сердце не из камня.
Чем любовь была мне?
Палачом моих мечтаний,
Увозящим на рыдване
Бедный труп мой с эшафота
За тюремные ворота.

Сердце не из камня.
Чем любовь была мне?
Щелкающим реполовом
На гнезде в кусте терновом.
Разорит гроза жилище —
Он другое вьет, почище.

На горе сижу я...

На горе сижу я, вниз с горы гляжу,
Как со стога сена аист на межу.
Под горою речка не спеша течет,
Словно дней моих не радующий ход.
Сил нет больше мыкать горе да тоску.
Радости не знал я на своем веку.
Если б мир слезами залил я кругом,
Радость в нем была бы малым островком.
Завывает ветер осени сырой
На горе и в поле, в поле под горой.
По душе мне осень, я люблю, когда
Умирает лето, веют холода.
Пестрая пичужка в ветках не свистит.
Желтый лист с шуршаньем с ветки вниз летит.
Он летит и наземь падает, кружась,
Пасть бы с ним мне тоже замертво сейчас!
Чем я после смерти стану, как умру?
Мне бы стать хотелось деревом в бору!
Я б лесною чащей был от света скрыт,
Был бы скрыт от света и его обид.
Деревом хотел бы стать я, но вдвойне
Мне бы стать хотелось чащею в огне!
Я лесным пожаром целый мир бы сжег,
Чтобы досаждать мне больше он не мог.
Борьяд, 1845 г.

Тиса

Пал на землю сумрак пеленой,
Тихо плещет Тиса предо мной.
Резвый Тур, что к матери ребенок,
К ней стремится, говорлив и звонок.

Средь размытых берегов река
Катится, прозрачна, широка,
Не сломает солнца луч волною,
Не рассеет пеной кружевною.

И лучи на рдяной глади вод
Завели, как феи, хоровод,
И звенят невидимые хоры,
И бряцают крохотные шпоры.

И ковром по самый край земли
Золотые травы залегли.
А поля просторны и широки,
И на них снопы — что в книге строки.

Дальше, величавый и немой,
Дремлет лес, внизу окутан тьмой,
Только кроны от зари багровы,
Будто кровь струится из дубровы.

С берега склонились над водой
Ивы да орешник молодой,
А в просвете рдеет сквозь верхушки
Тусклый шпиль в далекой деревушке.

Словно память о златых часах,
Плыли тучки, рдея в небесах.
Сквозь туман мечтательные взоры
Мне кидали Мармороша горы.

Все молчало. Замерла вода,
Лишь свистела птица иногда.
Как комар, вдали не уставая
Мельница жужжала луговая.

К берегу напротив из села
Девушка с кувшином подошла,
На меня взглянула, наклонилась,
Зачерпнула, быстро удалилась.

Я молчал, не двигаясь во мгле,
Будто вдруг прикованный к земле,
Заглядясь в темнеющие воды,
Опьяненный красотой природы.

О природа, с языком твоим
Наш язык могучий несравним,
Ты молчишь, но речи бессловесной
Внемлет слух, как музыке чудесной.

Я добрался к ночи в хутора,
Ужинал плодами у костра,
Ярким жаром ветви трепетали,
Долго мы с друзьями толковали.

«Но скажите, — молвил я друзьям, —
Чем же Тиса досадила вам,
Почему всегда она в ответе?
Ведь покорней нет реки на свете».

Через три или четыре дня
Поднял на заре набат меня,
Крик: «Снесло! Прорвало! Горе, горе!»
Глянув в окна, я увидел — море.

Тиса будто цепи сорвала,
Всю плотину в щепки разнесла,
Разлилась, не ведая предела,
Проглотить весь мир она хотела.
… показать весь текст …

Война приснилась как-то ночью мне...

Война приснилась как-то ночью мне,
На ту войну мадьяр позвали;
И меч в крови носили по стране —
Как древний знак передавали.
Вставали все, увидев этот меч,
Была пусть капля крови в жилах;
Не денег звон, как плату, нам беречь —
Бесценный цвет свободы платой был нам.
Как раз тот день был нашей свадьбы днем.
Что нашей свадьбы, девочка, короче?
За родину чтоб пасть мне под огнем,
Ушел я в полночь первой ночи.
В день свадьбы, девочка, уйти на смерть, —
Да, правда, это жребий страшный!
Но грянет бой, и я уйду, поверь,
Как я ушел во сне вчерашнем.
Салк-Сентмартон, 1845 г.

В сто образов я облекаю любовь...

В сто образов я облекаю любовь,
Сто раз тебя вижу другой;
Ты остров, и страсть омывает моя
Тебя сумасшедшей рекой.
Другой раз ты – сладкая, милая ты,
Как храм над моленьем моим;
Любовь моя тянется темным плющом
Все выше по стенам твоим.
Вдруг вижу – богатая путница ты,
И готова любовь на разбой;
И вдруг уже нищенкой просит она,
В пыль униженно став пред тобой.
Ты Карпаты, я тучей стану на них,
Твое сердце штурмую, как гром;
Станешь розовый куст – вокруг твоих роз
Соловьем распоюсь над кустом.
Пусть меняется так любовь моя, но
Не слабеет – вечно живая она;
Пусть тиха иногда, тиха, как река, —
Поищи, не найдешь ее дна!
Салк-Сентмартон, 1845 г.

Одному критику

Сударь! Есть, как вам известно,
У меня черта дурная:
Господу и человеку
Правду я в глаза бросаю!
Сударь, вы не бог небесный,
И не великан вы даже, —
Почему же мне всю правду
Вам не высказать тотчас же?
Сударь! Все-таки должна же
Быть душа в груди поэта!
Вам же, как я вижу, губка
Всунута в пространство это!
Сударь! Губка не пылает,
Искр от губки не бывает,
И кремнем из этой губки
Пламя тщетно высекают.
Сударь! Если бы не знал я
Вас как горе-виршеплета,
Я бы думал, что вы, сударь,
Asinus ad liram – вот кто!
Сударь! Ваш отец – сапожник
Не последний в Кечкемете...
Почему ж трудом отцовским
Не хотят заняться дети?!
Пешт, 1845 г.

Asinus ad liram - Осел относительно поэзии (лат.)

Венгрия

Тебе, дорогая отчизна,
Хозяйкою быть не дано:
Обуглилось снизу жаркое,
А сверху – сырое оно.
Счастливцы живут в изобилье —
Объелись и все-таки жрут,
А бедные дети отчизны
В то время от голода мрут!
Эперьеш, 1845 г.

Моя любовь

Моя любовь не соловьиный скит,
Где с пеньем пробуждаются от сна,
Пока земля наполовину спит,
От поцелуев солнечных красна.
Моя любовь не тихий пруд лесной,
Где плещут отраженья лебедей
И, выгибая шеи пред луной,
Проходят вплавь, раскланиваясь с ней.
Моя любовь не сладость старшинства
В укромном доме средь густых ракит,
Где безмятежность, дому голова,
По-матерински радость-дочь растит.
Моя любовь дремучий темный лес,
Где проходимцем ревность залегла
И безнадежность, как головорез,
С кинжалом караулит у ствола.
Пешт, 1844 г.

Мужчина, будь мужчиной...

Мужчина, будь мужчиной,
А куклой — никогда,
Которую швыряет
Судьба туда-сюда!

Отважных не пугает
Судьбы собачий лай,—
Так, значит, не сдавайся,
Навстречу ей шагай!

Мужчина, будь мужчиной!
Не любит слов герой.
Дела красноречивей
Всех Демосфенов! Строй,

Круши, ломай и смело
Гони врагов своих,
А сделав свое дело,
Исчезни, словно вихрь!

Мужчина, будь мужчиной!
Ты прав — так будь готов,
Отстаивая правду,
Пролить за это кровь!

И лучше сотню раз ты
От жизни откажись,
Чем от себя! В бесчестье
К чему тебе и жизнь!

Мужчина, будь мужчиной!
Ведь не мужчина тот,
Кто за богатства мира
Свободу отдает!

Презренны — кто за блага
Мирские продались!
«С котомкой, но на воле!» —
Пусть будет твой девиз.

Мужчина, будь мужчиной!
Отважен будь в борьбе.
И ни судьба, ни люди
Не повредят тебе!

Будь словно дуб, который,
Попав под ураган,
Хоть выворочен с корнем,
А не согнул свой стан!

Национальная песня

Встань, мадьяр! Зовёт отчизна!
Выбирай, пока не поздно:
Примириться с рабской долей
Или быть на вольной воле?

Богом венгров поклянёмся
Навсегда –
Никогда не быть рабами,
Никогда!

Мы живём на белом свете
Перед дедами в ответе!
Вольным предкам нет покою
Здесь, под рабскою землёю.

Богом венгров поклянёмся
Навсегда –
Никогда не быть рабами,
Никогда!

Низок, мерзок и ничтожен
Тот, кому сейчас дороже
Будет жизнь его дрянная,
Чем страна его родная!
Богом венгров поклянёмся
Навсегда –
Никогда не быть рабами,
Никогда!

Блещет цепь, но вдвое краше
Засверкает сабля наша.
Так зачем носить оковы?
Пусть клинки сверкают снова!
Богом венгров поклянёмся
Навсегда –
Никогда не быть рабами,
Никогда!

Имя венгра величаво
И достойно древней славы.
Поклянёмся перед боем,
Что позор столетий смоем!
Богом венгров поклянёмся
Навсегда –
Никогда не быть рабами,
Никогда!

Где умрём – там холм всхолмится.
Внуки будут там молиться.
Имена наши помянут,
И они святыми станут.
Богом венгров поклянёмся
Навсегда –
Никогда не быть рабами,
Никогда!

Пешт. 13 марта, 1848 г.
… показать весь текст …

Неудавшийся замысел

Всю дорогу к дому думал:
«Что скажу я маме,
Ведь ее, мою родную,
Не видал годами?

И какое слово дружбы
Вымолвлю сначала —
Ей, которая мне люльку
По ночам качала?»

Сколько выдумок отличных
В голове сменялось!
И казалось — время медлит,
Хоть телега мчалась.

Я вошел. Навстречу мама!
Не сказав ни слова,
Я повис, как плод на ветке
Дерева родного.

Дуна-Вече, 1844 г.

Патриотическая песня

Я твой и телом и душой,
Страна родная.
Кого любить, как не тебя!
Люблю тебя я!

Моя душа — высокий храм!
Но даже душу
Тебе, отчизна, я отдам
И храм разрушу.

Пусть из руин моей груди
Летит моленье:
«Дай, боже, родине моей
Благословенье!»

Не буду громко повторять
Молитвы эти —
Что ты дороже мне всего
На белом свете.

Вслед за тобой я — тайный друг —
Иду не тенью:
Иду всегда — и в ясный день,
И в черный день я!

Он меркнет, день; все гуще тень
И мгла ночная.
И по тебе растет печаль,
Страна родная.

Иду к приверженцам твоим...
Там, за бокалом,
Мы молимся, чтоб вновь заря
Твоя сверкала.

Я пью вино. Горчит оно,
Но пью до дна я —
Мои в нем слезы о тебе,
Страна родная!

Дебрецен, 1844 г.

Хозяин Янош

Он хозяин славный,
Только вот беда,
Что в кармане денег
Нету никогда.

У него родится
В поле хлеб густой.
Хлеб он возит в город,
Но... карман пустой.

Он в корчме не спросит:
«Эй, вина подать!»
Янош трезв. И все же
Денег не видать.

Впрочем, как сберечь их,
Коль его жена
С молодым работником
Очень уж нежна?

Пешт, 1844 г.

Но почему...

Но почему же всех мерзавцев
Не можем мы предать петле?
Быть может, потому лишь только,
Что не найдется сучьев столько
Для виселиц на всей земле!
О, сколько на земле мерзавцев!
Клянусь: когда бы сволочь вся
В дождя бы капли превратилась —
Дней сорок бы ненастье длилось,
Потоп бы новый начался

Если девушки не любят...

Если девушки не любят,
Выпей, брат, —
И приснится, что пленяешь
Всех подряд.

Если денег нет в кармане,
Выпей, брат, —
И приснится, будто царски
Ты богат.

Если горе навалилось,
Выпей, брат, —
И, как дым, твои печали
Улетят.

Я всего лишен, зато я
Горем сыт, —
Горе горькое мне втрое
Пить велит.

Пешт, 1844 г.

Кто никогда не был несчастным, тот не умеет ценить счастье.

На Родине

Степная даль в пшенице золотой,
Где марево колдует в летний зной
Игрой туманных, призрачных картин!
Вглядись в меня! Узнала? Я твой сын!

Когда-то из-под этих тополей
Смотрел я на летевших журавлей.
В полете строясь римской цифрой пять,
Они на юг летели зимовать.

В то утро покидал я отчий дом,
Слова прощанья лепеча с трудом,
И вихрь унес с обрывками речей
Благословенье матери моей.

Рождались годы, время шло вперед,
И так же умирал за годом год.
В телеге переменчивых удач
Я целый свет успел объехать вскачь.

Крутая школа жизни — божий свет,
Он потом пролитым моим согрет.
Я исходил его, и путь тернист
И, как в пустыне, гол и каменист.

Я это знаю, как никто другой.
Как смерть, недаром горек опыт мой.
Полынной мутью из его ковша
Давным-давно пропитана душа.

Но все печали, всякая напасть,
Вся боль тех лет теперь должны пропасть.
Сюда приехал я, чтоб без следа
Их смыть слезами счастья навсегда.

О, где еще земля так хороша?
Здесь мать кормила грудью малыша.
И только на родимой стороне
Смеется, словно сыну, солнце мне.
Дуна-Вече, 1842 г.

На дряхлый дом наш мир похож —
Стропила оседают низко...
Друг, слишком гордо ты идешь.
Согнись! Тогда не будет риска!
Не смогут голову пробить
Ветшающие перекрытья...
«Готов я голову сломить,
Но горбясь не хочу ходить я!»

Борьяд, 1845 г.

Люблю я...

Люблю я, как никто, пожалуй,
Еще на свете не любил.
Но не земному идеалу
Я это чувство посвятил.

Одну изгнанницу-богиню
Люблю, превозношу и чту.
Люблю свободу, но доныне
Во сне лишь вижу, как мечту.

Зато во сне я постоянно
Встречаюсь с милою своей.
Сегодня посреди поляны
Я ночью объяснялся с ней.

Я стал пред нею на колени
И, ей изливши чувств поток,
Нагнулся, чтобы в заключенье
Сорвать на память ей цветок.

Но тут палач ударил сзади,
Скатилась голова моя, —
Взамен цветка своей отраде
Ее поднес с поклоном я.

Пешт, 1846 г.

Надоевшее рабство

Все, что мог, я делал,
Втайне мысль храня,
Что она полюбит
Наконец меня.

Удержу не знал я, —
Так, спалив амбар,
Рвется вдаль по крышам
Городской пожар.

А теперь я слабым
Огоньком костра
Пред шатром пастушьим
Тлею до утра.

Был я водопадом,
Рушился со скал.
Мой обвал окрестность
Гулом оглашал.

А теперь я мирно
От цветка к цветку
И от кочки к кочке
Ручейком теку.

Был я горной высью,
Выступом скалы,
Где в соседстве молний
Жили лишь орлы.

Рощей стал теперь я,
Где в тени ветвей,
Исходя тоскою,
Свищет соловей.

Чем я только не был,
Чем не стал потом!
Девушке, однако,
Это нипочем.

Нет, довольно! Брошу!
Дорога цена.
Этих жертв не стоит,
Может быть, она.

О любовь, напрасно
Цепи мне куешь!
Пусть и золотые —
Это цепи все ж.

Я взлечу на крыльях,
Цепи сброшу ниц,
Так к себе свобода
Манит без границ!

Дебрецен, 1843 г.

Дикий цветок

Что вы лаетесь, собаки?
Не боюсь! Умерьте злость!
В глотку вам, чтоб подавились,
Суну крепкую я кость.
Не тепличный я цветочек,
Вам меня не срезать, нет!
Я безудержной природы
Дикий, вольный первоцвет!

А поэзию не розгой
Втолковал мне педагог —
Этих самых школьных правил
Я всегда терпеть не мог.
Лишь боящийся свободы
Вечно в правила одет.
Я безудержной природы
Дикий, вольный первоцвет.

Не для мнительных ничтожеств
Расцветать решил я тут —
Ваши слабые желудки
Вам покоя не дают.
Аромат мой для здоровых,
Добрый люд мне шлет привет.
Я безудержной природы
Дикий, вольный первоцвет.

И поэтому вы больше
Не кажитесь на порог —
Это будет все равно что
Об стену метать горох.
А начнете задираться,
Не смолчу я вам в ответ.
Я безудержной природы
Вольный, дикий первоцвет.
Пешт, 1844

Скромный домик, домик у Дуная...

Скромный домик, домик у Дуная…
Я о нем мечтаю, вспоминаю.
Что ни ночь, мне домик этот снится —
И в слезах, в слезах мои ресницы!
Там и жить бы до скончанья века,
Но мечты уносят человека,
Будто крылья сокола, высоко…
Домик мой и мать моя — далеко!
Матушку целуя на прощанье,
Я зажег в груди у ней страданье.
Не могла залить мучений пламя
Ледяными росами-слезами.
Если б сил у матушки хватило,
Так она меня б не отпустила,
Да и сам бы я решил остаться,
Если б мог в грядущем разобраться.
Манит жизнь в лучах звезды рассветной,
Будто сад волшебный, сад заветный.
И поймешь уже гораздо позже —
Жизнь на дебри дикие похожа!
Озарен я был надежды светом…
Да уж что там толковать об этом, —
Странствуя по жизненной дороге,
О шипы я окровавил ноги.
Вы, друзья, на родину спешите.
Матушку мою вы навестите!
Не пройдите мимо, повидайте,
От меня поклон ей передайте.
Ей скажите: пусть она не плачет,
Сыну, мол, сопутствует удача…
…Знала б, как мои страданья тяжки,
Сердце бы разбилось у бедняжки.

Если ты цветок...

Если ты цветок — я буду стеблем,
Если ты роса — цветами ввысь
Потянусь, росинками колеблем, —
Только души наши бы слились.

Если ты, души моей отрада,
Высь небес — я превращусь в звезду.
Если ж ты, мой ангел, бездна ада —
Согрешу и в бездну попаду.

Салк-Сентмартон, 1845 г.

Снова думаю и снова...

Снова думаю и снова...
Не сказала ты ни слова.
Любишь — так скажи об этом.
Нет — так что тянуть с ответом?

Видишь, как я полюбил!
Пусть бы так господь хранил
И тебя бы, и меня,
Как верна любовь моя!

Больше, чем красу твою,
Душу я твою люблю;
Так люблю, коль хочешь знать,
Как меня любила мать.

Это мало, чтоб весной
Веселились мы с тобой.
Ни весною, ни зимой —
Быть всю жизнь должны с тобой!

Лишь одно на небе солнце,
Лишь одна луна зажжется.
Бог один для мирозданья.
У меня одно желанье:

Чтоб делила ты со мной
Жар священного объятья,
Чтобы мог тебя назвать я
Милой сладостной женой!

Чеке, 1846 г.

Клин клином...

Ох, спина болит и ноет.
Ох, болит!
Я вчера в саду соседнем
Был избит.
Набалдашником тяжелым
Что есть сил
Наш сосед меня за груши
Колотил.
Но зачем же на деревьях
Каждый год
Поспевает этот сочный,
Сладкий плод?
Я считал: его недаром
Создал бог,
И от груши отказаться
Я не мог.
Сам не помню, как сорвался
Я с плетня.
Печень с почками столкнулась
У меня.
А сосед меня сграбастал
И опять
Начал пыль своею тростью
Выбивать.
«Вот тебе,- сказал: он,- груша.
Получай!
Вот тебе вторая, третья,
Шалопай!»
Столько груш я на деревьях
Не видал,
Сколько он своею тростью
Насчитал.
Это видел только с неба
Лунный луч.
Но луна накрылась шалью
Черных туч.
Видя все, что я в тот вечер
Перенес,
Пролила она немало
Крупных слез.
Он с ума сошел от злости,
Мой злодей.
С каждым разом бил он тростью
Все сильней.
Он смычком своим работал,
Как скрипач.
Только скрипка издавала
Громкий плач.
Отомщу же я соседу -
Скрипачу.
За побои я с лихвою
Заплачу.
Не топите вы осиной
Вашу печь -
Может искрами полено
Вас обжечь.
Я заметил, что частенько
Вечерком
Вы приходите под окна
К нам тайком.
У меня в глазу заноза
Вам видна,-
У себя же вам не видно
И бревна!
Запрещаете вы грушу
Мне сорвать,-
Сами ж ходите под окна
Воровать.
Мне вы грозно говорите:
«Не воруй!» -
А у тети вы крадете
Поцелуй.
Пусть за Библией зевает
Наша мать,
Буду в оба я за вами
Наблюдать.
И при первом поцелуе
В час ночной
Вас водою окачу я
Ледяной!
Пуста-Палота, апрель 1843 г.

Шандор Петефи в переводе С.Маршака.
… показать весь текст …

Моя невеста

Ожидаю в нетерпенье:
Скоро ль, скоро ль, боже мой,
Сядет на мои колени
Та, кто мне дана судьбой?
Кто же это, кто такая
Нареченная моя,-
Вот о чем хочу узнать я,
Вот о чем гадаю я!
Белокура, чернокудра,
Невесома иль полна,
Черноглаза, синеока -
Как-то выглядит она?
Синие глаза? Прекрасно!
Черны очи? Соглашусь!
Ну, а если с обаяньем
Доброта войдет в союз…
Вот такую дай мне, боже!
И не важно – будь она
Бледнолица иль румяна,
Белокура иль черна!
Пожонь, май 1843 г.

Раз на кухню залетел я...

Раз на кухню залетел я,
Трубку прикурить хотел я,
Прикурить-то не случилось:
Трубка – черт! – уже курилась.
Да и в ней ли, скажем смело,
Разве в трубке было дело?
Дело было в той девчонке..
Что трудилась у заслонки.
Жар мешала, раздувала,
Вся румянцем расцветала,
А глаза-то – словно свечи,
Обжигали жарче печи.
Я вошел, она взглянула,
Душу мне перевернула.
В трубке жар погас недаром:
Сердце вспыхнуло пожаром.
Пешт, июль – август 1843 г.