Лучшие стихи - Гражданская лирика (Страница 8)

Татьяне Снежиной

Хрустальная снежинка, сибирский талисман,
Отчизны недопетая печаль.
Блуждающий во времени безжалостный шаман
Унес тебя в неведомую даль.

Хрустальная снежинка, застывшая струна,
Застывшая на ноте доброты.
Цветами обделенная, но вечная весна
Взывает с недописанных картин.

Стреноженную рифму стремлюсь освободить,
Делюсь своим лирическим теплом.
Я знаю, ты сумеешь уходя, не уходить,
Я верю в исцеление добром.

Мой бог

Меня спросили: «Есть ли бог»?
И я ответил: «Есть».
Судьбу он выбрать мне помог,
Убавил мою спесь.

Рукою женской приласкал,
Мужскую дать не смог.
Его я в детстве не искал,
Он сам меня берег.

Берег от хвори и хандры,
От жажды и нужды,
Хранил от горькой мишуры
И прятал от беды.

Хранил от подлости людской,
От алчного огня.
Вот и сейчас, из года в год
Мой бог хранит меня.

Потрогать божью благодать
Посредников не счесть.
Одним чего-то нужно дать,
Другим милее лесть.

Давно известен их портрет,
Не в этом новизна.
Люблю общаться тет-а-тет
Я с богом, без посла.

Подленькое превращение

Скворцы покинули гнездовье
и превратились в воронье.
Их черный ворон лестью сдобрил,
свернув сознанье на вранье.

И полетели злые стрелы
в обитель прежнего гнезда.
И что считалось раньше белым,
теперь сплошная чернота.

Не так спасли, не тем кормили,
не в ту свободу повели.
Своей заботой утомили,
до вымиранья довели.

И чем щедрее платит ворон,
тем громогласней воронье.
Тем комедийней и зловонней
в своей ничтожности оно.

Пионы. А. Ахматовой посвящается.

Я лилий нарвала прекрасных и душистых...
"Лилии". А. Ахматова.


Из сада я пионы принесу,
Поставлю в вазу из стекла резного.
На лепестках и листьях звёздную росу
Я сохраню меж запаха хмельного.

Нежны и горделивы те цветы,
Но сущность их вполне сурова.
Мой драгоценный, слышится мне, ты
В стране чужой меня окликнул снова.

Моя земля

Земля моя!
Тебе слагаю гимн.
(Частушки петь
оставлю я другим)
Под сенью трав
к груди твоей прижмусь.
Согрей меня,
моя родная Русь.
Вдохни в меня
российской доброты.
Я не стыжусь
душевной наготы.
Мое лицо
омой святой водой
И научи
как справиться с бедой.
Беда моя
незрима и мала.
По всей земле
таких бессчетно бед.
Любую боль
могу перетерпеть,
Но не стерпеть
запрета на дела.
Я полон сил,
ты чувствуешь, земля?
Но в данный час
не нужен мой талант.
Снесен в ломбард
парадный аксельбант,
А сердце ест
бесчувственная тля.
И только ты,
святая простота,
Даешь мне сок
от дерева надежд.
Уткнувшись в тишь
твоих лесных одежд,
Я предаюсь
возвышенным мечтам.

Ах, как красивы...

Ах, как красивы заграничные обертки.
Как громогласна забугорная молва.
Но мне приятней образцы российской сборки,
моей глубинки задушевные слова.

И потому, что я Россиюшкой заполнен,
в которой сердцем слышу чистый перезвон,
не променяю звонаря на колокольне
на самый лучший европейский карильон.

Венеция жизни моей.

Я вплываю в Венецию жизни моей
Без затей, без потерь, без любви.
Всё оставила в память людей,
Затерявшихся где-то вдали.

Тонким улицам, длинным каналам
Подарю свою верность я,
Чтобы сердце вовек не знало,
Что чужая милей земля.

И в морском своём дивном царстве
Разведу голубей и рыб,
Чтобы каждый в своём мытарстве
Всякий был обогрет и сыт.

И воздастся хвала Святому
От моих потускневших губ:
"Боже, дай же теперь любому
То, чему он так горько люб!"

И легко так с железным стоном
Где-то там отойдёт душа.
Колокольным весенним звоном
Её Русь до сих пор жива.

Гимн первооткрывателей.

В тёмной комнате, в тёмном углу
Побеждает Георгий змея.
А у дальних, чужих ворот
Мак горит, чьей-то кровью млея.

И зовёт переливов звон
В шумном грохоте предрассветья:
„Эй, смотри! Одинокий гром
Расправляет к полету перья!”

И шумит под ребром порода -
Постамент потаенных дум.
„Я есть кто? И какого рода?”-
Шепчет в ухо косматый ум.

И влекут позывные-песни,
И светло на душе от них.
Гений шепчет: „А если, если?...”
Но его обрывают: „Псих!”

-„Аллилуйя!” - Великим песням!
-„Аллилуйя!” - Певцам-вдвойне!
Тем, кто шепчет: „А если, если?...”
Даже в самой кромешной тьме.

Памяти Расула Гамзатова. Дагестан.

Если слов моих печальный караван
Добредёт до сердца твоего,
Ты увидишь, сколько тяжких ран
У меня на сердце залегло.

Если соколом запущенная мысль
Всё ж тебя догонит поутру -
Ты увидишь ясно: жизни смысл
С горных я ручьёв твоих беру.

Если чувства-гончие легки,
За тобою ходят по пятам,
Значит, я от боли и тоски,
Как от горькой водки буду пьян.

Если верность - горсточка земли,
Горец ей, Расул, навеки дан.
Улыбайся, смейся и люби,
Мой прекрасный, гордый Дагестан!

Родимая сторонушка

Сколько зим, сколько лет
пронеслось чередой,
Сколько троп заросло лебедою.
Но исконный завет-
зов сторонки родной
Незаметно уводит в былое.
Вот деревня в тиши,
легкий дым над трубой.
Беглеца жаром банька встречает.
Мать не чает души,
все дивится судьбой,
А отец в красный угол сажает.
И по кругу пошла
чарка с добрым вино
Зазвучала застольная песня.
Словно юность пришла,
опалила огнем
И от счастья в груди стало тесно.
Но зачем, но зачем
я искал свой приют,
Прожигал в спешке лучшие годы
А заменишь ли чем
материнский уют
И родные небесные своды.

Тропинка

Простившись с тихим полустанке
Нырнул в еловый частокол,
Нашел тропинку за кустами,
Расстался с дремлющей тоской.

Веди, веди меня тропинка
К истокам утренней зари.
Под ней свеча моей судьбины
Быть может ярче возгорит.

Я буду жить, общаясь с лесом,
Внимая птичьим голосам.
Ущербный мир без звонких песен
Тревогой лупит по глазам.

В деревне

Деревня под названьем Глухомань
Три дышащих и пять пустых дом
Единственный петух тревожит рань.
Березово-осиновых холмов.

От ягод загорбатились кусты,
Грибы повыползали на погост,
Рябинушка кудрявая грустит -
Давно не заезжал далекий гость.

Давно не хороводила гармонь,
Частушки не дразнили тишину.
Плетет зигзаги речка Оболонь,
Уносит свои воды в старину.

Стучат колеса

Стучат колеса, не таясь,
стучат колеса,
Они несут меня туда,
где звезды в россыпь.
Они настукивают в такт
о дальних странах,
Но почему же снится мне
мой полустанок.
Но почему же вижу я
свою Россию,
В которой певчие леса,
озера сини.
Но почему же слышу я
дыханье сосен,
Они указывают мне
Дорогу в осень.

Несчастье

Село готовилось ко сну,
но в чей-то дом пришло несчастье.
Собака черно-белой масти
печально выла на луну.

Достал до звезд собачий вой,
накрыл село густым туманом.
Он зря по избам барабанил
и звал напрасно за собой.

Притихло, съежившись село.
Как будто жили понарошку.
Горел огонь в одном окошке.
Две жизни смертью развело.

Две жизни смертью развело
всего на миг, иссякли силы.
Пес так и умер на могиле,
отдав последнее тепло.

Я читаю стихи

Я читаю стихи
не для горстки восторженных фанов.
Вороша свою память
в наростах кричащих обид,
Я спешу разбудить
по наивности впавших в нирвану,
Защищаю бездомных,
которых легко оскорбить.

Я читаю стихи
в подворотнях, заполненных детством
И швыряю проклятья
в оплывшие морды дельцов.
Презираю вскормленных
хмельным молоком лицедейства.
Сколько ж матушка Русь
наплодила в наш век подлецов.

Я читаю стихи
с изможденной простреленной рифмой.
Обливается кровью
моя молодая душа.
Над поникшей Россией
кружат ненасытные грифы,
Кровожадные грифы
над бедной Россией кружат.

Я читаю стихи
на краю неглубокой могилы.
Я бросаю слова
вместе с комом промерзшей земли.
И, быть может, меня
выбирает безжалостный киллер,
Поджидая команду:
прицел, приготовиться, пли.

Корчится время

Корчится время в агонии,
Тучи висят над дорогою.
Поезд приехал в Жаргонию,
В бездну хмельную и строгую
Ветер в холодных объятиях
Вынес из чрева вагонного,
Бросил в глаза мне апатию,
Крылья убрал под погонами
Люди скопились над пропастью,
Жмутся тенями к расщелине.
Кто-то жалеет о прожитом,
Кто-то бормочет прощение.
Я обращаюсь с приветствием,
Я говорю о возвышенном
Гаснут слова безответные,
Песни мои не услышаны.
Вдруг пронеслось истребимое:
"Время поэтов закончено".
Взмыла волна нетерпимости,
Серость сплотилась погонею.
Что ж вы стихи мои топчете?
Что ж вы мне в душу стреляете?
Люди, не будьте жестокими!
Люди, вы друга теряете!

Бег

Безликое приморское шоссе
Пригрело развалившиеся лужи.
Как гончие по черной полосе
Бежали мы от прошлого за лучшим.
Хрипящей многоликою толпой
Швыряли за загривки километры
Небитые и битые судьбой,
Крапленые и вовсе без отметин
Шальные отрывались от других
Подножками и острыми локтями
Настырные сбивались на круги,
Гонимые холодными мечтами.
Я падал, поднимался и бежал,
И вовремя добрался до развилки,
Свободную тропинку оседлал,
Был счастлив, что меня не задавили.
Не думал перед страхом отступать,
Закутавшись в парадные одежды.
Вела меня заросшая тропа
По компасу проснувшейся надежды.
А выскочив на дремлющий пустырь
Опутанный прозрачной паутиной
Наткнулся на колючие кусты,
На дерево с прогнившей древесиной.

Налейте в фужеры

Налейте в фужеры
хмельного вина.
Мы больше не жертвы
подсудного дня.

Давайте подымем
наш дружеский тост.
За жизненный стимул,
за пройденный пост.

Давайте накроем
былую печаль
Торжественным слоем
веселых начал.

И счастье прорвется
сквозь мрак пелены.
И солнце вернется
в объятья весны.

Футбольная волна

Кипит футбольною волной людское море.
И ветер треплет транспаранты разных стран.
Кого-то радость теребит, кого-то горе,
но дух общения приятен, как дурман.

Футбол сближает города и континенты.
Идет смешение проблем и языков.
И вместо пушек громыхают комплименты,
и льются песни вместо скрежета оков.

Вы не поверите, но это так бывает,
кружатся голуби над нашей головой.
Земля от дружеских улыбок расцветает,
и небо радует нас мирной синевой.

Символ семьи, любви и верности

На ромашках мы гадали –
то ли любит, то ли нет.
И с надеждой ожидали
положительный ответ.

А теперь ромашка – символ
каждой праведной семьи,
что живет под небом синим
в духе веры и любви.

И исходит этот символ
от Февронии с Петром.
В нем божественная сила
и крещеный счастьем дом.

Бег времени

Вагон на станцию вчера уж не придет,
Вагон на станцию вчера уж не вернется.
Вчерашний день печалью в сердце отдается.
Печаль и завтра в моем сердце не пройдет.

А поезд времени в неведомую даль
Уносит прочь мое истерзанное тело
И беспрерывно воет ветер оголтелый,
Приумножая безысходную печаль.

Ты, скорый поезд, я прошу, подзадершись,
Не ускоряй свой бег на стыках и на спусках.
Стучит в мозгу от бесконечной перегрузки,
Напоминая, как ничтожна наша жизнь.

Смотрю с надеждой я назад, а не вперед.
Мне впереди уже немного остается.
Вагон на станцию вчера уж не вернется.
Вагон на станцию вчера уж не придет.

Новое рождение

Его еще никто не видел,
под женским сердцем он сопит.
Частенько маму теребит,
ему тесна его обитель.

А мама нежно говорит –
какой настырный торопышка.
Уймись скорей, моя малышка
хотя б до утренней зари.

И затихает до утра
едва оформленное тельце.
Ему тепло под женским сердцем.
Ой-ой, пришла его пора.

И раздается детский крик –
вещатель важного рожденья.
Сердечка частое биенье
о новой жизни говорит.

Осколки доброты

На пляже в выходные дни с детьми все отдыхали.
Как строить замки из песка, давно детишки знали.
Фантазии их не лишишь, соревновались даже.
И самый маленький малыш творил свой мир на пляже.

Запоминалась, как-то всем, на пляже том, старушка.
Одна бродила каждый день, знать, что-то было нужно.
Нагнувшись, подберёт с песка предмет и бросит в сумку.
«Бедна она, наверняка!» – была у взрослых думка.

Хоть не мешала никому, но отвлекались дети.
Что поднимала, не поймут, не запретишь глядеть им.
И любопытство брало верх, родителям не в радость.
Желали, чтобы дети все иному любовались.

Крик чаек, пение волны, детей беспечно счастье!
Пусть будут радости полны, а не картиной мрачной.

Уходит лето, как всегда, в последний раз на пляже.
Когда наступят холода, всё вспомнят не однажды.
И чаек крик, и пенье волн... Старушку вот забыли.
Старушка, что забытый сон, с ней эпизоды были.

Та, не делилась, хоть, ни с кем, чего искала, знала.
Разбитых стёкол на песке осколки собирала.
Что толку, скажете, от них, нужны ль осколки эти?
Но главное, чтобы на них не наступали дети!


… показать весь текст …

Двадцать одно (1985 г.)

Потупив взор уставший, перезрелый,
Страна простилась с многождыгероем.
Наш бронепоезд вздыбился на рельсах,
Театр абсурда прибыл на гастроли.

Долой застой, да будет дисциплина.
Одни за план, другие за порядок.
Цеховики попрятались под плинтус
От зуботычин скорых на расправу.

Кто видел в том крутые перемены,
А кто возврат к забытому диктату.
Но большинство скукожилось в сомнении,
Тая желанье лидеру отдаться….

…Последний залп затих у стен кремлевских,
И горсть земли последняя упала,
И на страну опять дыхнула древность
Из-под остатков дряхлого забрала.

И вновь на сцену выползла бездарность
С запасом лести, с жаждой на даренье.
Звезду героя сгорбленному старцу
И поцелуи горстки престарелых.

Но не сдержать весеннего журчанья.
Пришел рассвет со словом «перестройка».
Он взбудоражил в миг людские чаянья,
Освободил надежду от оброка.

И потянулись люди за словами,
Стремясь услышать правды отголоски.
Отныне гласность правила умами,
Звучала речь без пафоса и лоска.

Ах, мед бы пить бодрящими устами,
Но пьянству бой, даешь людскую трезвость.
Вся наша жизнь наполнилась мечтами,
Гудел Союз с Чукотки и до Бреста.

Гудел Союз от битвы с мелочами.
С лозой рубили право на достаток.
От нетерпенья ружья не молчали,
Стреляли вверх, но в сердце попадали.

Реальность дел сменилась говорильней,
Зияла брешь в пустеющих прилавках.
Страна предстала очередью длинной,
В которой ненависть искала правду.

В которой злость по разумам носилась
И выходила вместе с матерщиной.
Какой закон, там правил балом сильный,
Ходил кулак под дых и по морщинам.

В сердцах разбит прожектор перестройки,
В рядах творцов партийное шатанье.
Трещат по швам союзные устои,
Социализма крах - уже не тайна.

Надрывный скрежет гусеничных траков,
ГКЧП последние потуги.
Но не пошел народ в большую драку,
Не защитил партийные хоругви.

Лихая тройка в пуще Беловежской,
И жирный крест на контурах Союза.
От прежней дружбы только головешки,
И символ братства стал никчемным грузом.

Толпа борзых ликует с упоеньем,
Слышны призывы, сдобренные водкой,
Звучит «ура» безумному правленью
И грабят все от недр до производства.

Трещат по швам российские амбары
Проворней многих мойши и абрамы.
Они в обойме русских олигархов.
Стыда в них нет, зато в избытке сраму.

Раззявив рты и шмыгая носами,
У проходных стоят простолюдины.
Интеллигенты с мокрыми глазами
С тоской глядят на дикую картину.

Им места нет при варварской дележке.
Их голос слаб в грабительском оргазме.
Для них готовят мрачные ночлежки,
Где роль бомжей страшней тюремной казни.

Кремлевский бог назначил эпитимью,
Но были странны меры наказанья:
Одним мочить клозеты золотые,
Другим стоять за пайкой подаянья.

От алчных слуг, от пьяной вакханальи
Тощал кошель российского бюджета.
Текло добро наличкой и безналом
Во все концы ликующей планеты.

Мир подпевал прорабу беспредела,
Рукоплескал безнравственной когорте.
Казна страны российской опустела.
Роптавший люд ударило дефолтом.
… показать весь текст …

Поэт и пенсия

Поэт и пенсия – абсурдность сочетанья.
До дней последних рифму дарует поэт.
И в рифме той его минуты состраданья,
И на вопросы зарифмованный ответ.

Та рифма делает несчастного счастливым
И увлажняет благодарною слезой.
От рифмы недоросль становится пытливым,
И жизнь выводит в люди белой полосой.

Поэта рифма заставляет сердце биться
И вдохновляет на великие дела.
Кому-то хочется безбашенно влюбиться,
А кто-то видит в рифме нужные слова.

И поэтическая рифма не позволит
Сложить все это в пенсионный саквояж.
Да и поэт расстаться с рифмою неволен
Пока не кончен его жизненный вояж.

Невская твердыня

У Петропавловки я частый гость.
Люблю смотреть на невскую твердыню.
Она несет с достоинством поныне
Коварность дам и мужескую злость.

Я вижу в ней незримую печаль
И робкий след дворянского величья.
Еще я вижу летопись приличий,
Которых нет в наличии, а жаль.

Мне возле стен спокойно и легко
Под колокольный звон Петра и Павла.
В огне веков Россия не пропала,
Ей быть предтечей будущих веков.

Петербург - для души

Не скрывая печали,
В свете южного дня
Черноморские пляжи
Проводили меня.

Километры дороги
Унесло под откос.
Отдалось нетерпеньем
В перестуке колес.

Промелькнули и скрылись
Полигоны страды.
Полосу отчужденья
Облепили сады.

Городское дыханье
Опалило мне грудь,
И обиженной гостьей
Отодвинулась грусть.

Я помчался на Невский,
Обратился на “Вы”.
Остудил меня ветер,
Долетевший с Невы.

И запала в сознанье
Мысль, что ветер внушил:
Южный берег - для тела,
Петербург - для души.

Сколько стран я повидал

Сколько стран я повидал на своем веку.
Сколько солнца нахватал в призрачном раю.
Но под пенистый прибой я писал строку.
В ней Россию воспевал милую мою.

Слышал пальмовый закат мой сердечный стон.
Он к верхушкам улетал с мыслью о былом.
Под мерцанье южных звезд я мечтал о том,
чтобы снова увидать питерский свой дом.

От тропических красот я бежал чуть свет
в край, где ночи иногда не темней, чем день.
Возвращаясь в Петербург, я шагал к Неве
и покой свой находил в северной воде.

Клубок сомнения

Как трудно добрыми словами
взломать людскую глыбу зла,
так сложно биться с сатанами,
когда уверенность мала.

Клубок сомнения уводит
в пучину страшных перемен,
где гневный гений хороводит
и сеет зло добру взамен.

Где на руинах процветанья
родится взбалмошный ковыль.
Где добродетель станет тайной,
а бессердечность включат в быль.

Политические грабли

История не учит только тех,
кто лживостью ее перевирает,
кто с дуростью на грабли наступает,
с ретивостью надеясь на успех.

Россия испытала и не раз
слепую тягу к западопоклонству,
от тайных сходок чуждого масонства,
до бешенства воинствующих масс.

Братание с французским языком
закончилось войной с Наполеоном.
А в наше время English бьют поклоны,
И say, как с чернью, с русским мужиком.

И чтобы избежать людских потерь,
ступить на те же грабли не позволим.
Проявим разумение и волю,
закроем перед наглой ложью дверь.